Источники сюжета

НЕМНОГО О ГРААЛЕ, ЕГО РЫЦАРЯХ И ХРАНИТЕЛЯХ.

Парсифаль с чашей ГрааляИтак, мифологический святой Грааль – чаще всего, священная чаша крови Христовой, собранной Иосифом у Голгофы. Та самая чаша, над которой Спаситель прежде произнес на Тайной Вечери: "Пейте от неё все. Это кровь моя Нового Завета. Испивший её не умрет вовек".

Самой чаше было к тому времени несколько веков. Первое упоминание Грааля в Библии связано с именем царя Мелхиседека – предположительно он был хранителем Грааля своего времени. Далее, обрастая по пути случайным легендариумом, сосуд докочевал до первых разработчиков христианской догмы. В качестве самостоятельного благого источника чаре закрыли путь в религиозный канон уже в раннем средневековье. Причина понятна: роль церкви и её иерархов сводилась бы в таком случае к вспомогательной. Люди, готовые рассуждать о себе так, просто не могли бы пройти путь многовековой жестокой экспансии, пройденный христианской церковью. И хотя само понятие Грааля и связанных с ним таинств основано на реликвиях и источниках раннего христианства, официальная церковь - что католическая, что православная - никогда не признавала данного факта.

Поначалу, когда католицизм в Европе соседствовал с другими формами христианства, он отнюдь не занимал среди них ведущего положения. Многие европейские религиозные направления раннего средневековья базировались на греческих, иудейских и прочих восточных христианских традициях, а не на доктрине Павла, принятой и пересмотренной Римом под свои нужды. К концу первого тысячелетия ситуация изменилась. Напористость католического духовенства в освоении мирских богатств и успешное выстраивание вертикали собственной власти продемонстрировали всем, кто главный игрок на христианском поле. Большинству было достаточно этой демонстрации, чтобы без лишних раздумий вписаться к сильнейшему. Исторически поддерживаемые в отдельных областях, христианские конкуренты "религии власти" обыкновенно тоже, немного порыпавшись, вписывались в систему, объединительную роль которой, конечно, нельзя было не оценить. Исключения - такие, как катары с их высокими принципами - становились всё более исключительными. Так продолжалось до момента, когда маятник качнулся назад - тяжёлым танком новообращая Европу и впадая при этом во все смертные грехи, католическая церковь оказалась в неизбежном и глубоком кризисе. И не нашла из него лучшего выхода, чем на три столетия погрузиться в морок доносов, слежек, пыток и уничтожения "врагов".

Помимо непременно находимых в таких случаях врагов внешних, с амвонов загремели ереси, еретики и анафемы. Первыми кандидатами в еретики, естественно, стали те, с кем вчера ещё велись споры сугубо теологические и абстрактные. И всё более подозрительными и неблагонадёжными стали казаться ходившие вокруг этих нежелательных элементов народные легенды, будь они хоть бы даже о Святом Граале. Справедливости ради надо сказать, что в официальные обвинения на официальных процессах этот пункт никогда не входил. Там фигурировал обычно стандартный набор из каких-то кошек-собак, в пользу которых совершались богослужения, черепов-идолищ, колдовства, муже- или скотоложества в зависимости от приоритетов доносчиков - ну и какие-нибудь персонально-неприличные сношения с Сатаной для особо видных отщепенцев. Так понималось искажение христианского вероучения.

Впоследствии, описывая историю становления христианства, все прочие, благополучно выжженные братские верования официальная церковь представляла еретическими и нечестивыми. То есть вела себя типичным захватчиком-победителем, в глубине души не очень-то уверенным в себе и в своей победе. С воинственной церковной претензией одновременно на божественный промысел и на мирскую славу по-другому и быть не могло. Собственно, и по сей день, несмотря на очевидно более религиозное, чем романтическое происхождение, учение о Граале остаётся не провозглашенной ересью. А тогда, вслед за учреждением папой Григорием IX в 1231 году католической инквизиции, церковь учение о Граале осудила. Тема эта, конечно, не случайно всплыла так оперативно. Хотя осуждающие буллы сыпались в то время с римско-авиньонского рубежа борьбы со скверной, как будто у них уже был бешеный принтер, всё-таки граальская история была особенной. А может, ещё и какой-нибудь немецкий епископ плохо читал, а тут ему пришлось одолеть целую книжищу...

В 1210 году франконским рыцарем Вольфрамом фон Эшенбахом был закончен самый известный поэтический роман на тему Грааля – «Парцифаль». Его главный герой поначалу просто ищет впечатлений, подвигов и признания, но вскоре понимает, что не это главное и начинает большой поиск истины. Как и положено в рыцарском романе, у самого героя, у его отца и у его друга много приключенческих, боевых эпизодов. Однако уже в первой отцовской части обращает на себя внимание проповедь спокойной и даже весёлой терпимости - расовой, национальной и религиозной - необычная в прежнем рыцарском каноне. Обратиться в христианство было, конечно, лучше, но и многие не обращённые герои второго плана куда как хороши. Более того, в любовном треугольнике с чернокожей мавританской королевой Белаканой отец и мать Парцифаля, христиане Гамурет и Герцилойда, выглядят хуже, потому что больше врут. Тема толерантности к инаковым была, по-видимому, важна для лично участвовавшего в войнах на Востоке автора. Для её выражения он даже придумывает специальную фантастическую сущность - пятнистого ребёнка от межрасового брака, эдакого человека-гепарда, смелого, доброго и пугающего своей необычностью малышей.

Не менее значимой и проходящей через весь роман новацией Эшенбаха стала тема куртуазных условностей, зависимости от общественного мнения, которую герою предстоит преодолеть и привести в соответствие со своими высокими идеалами. Мы-то сейчас знаем, что "не будь смешным, веди себя прилично и не задавай лишних вопросов" в итоге победило - не в последнюю очередь потому, что и правда тонка грань между вопросами лишними и не лишними. И, что характерно, именно в англо-саксонской традиции победа имиджевой составляющей оказалась наиболее однозначной. Но оттого благородная попытка благородного рыцаря воззвать к живому чувству современников вызывает ещё большее сочувствие.

Однако главное достоинство христианского романа Вольфрама фон Эшенбаха, как ни странно, в его проповеди не светской, а религиозной свободы. Высокий идеал христианской веры подан с позиций совершенно не канонических, а защитниками храма Грааля показаны современные автору братья-рыцари, чей орден впоследствии был разгромлен французской короной при помощи инквизиции. Посвящённые у Эшенбаха вступают в прямое общение с высшей Волей через откровения Грааля, без посредничества церкви. Грааль выбирает и помогает, но что он и как его найти?

Тамплиеры не искали чаши, не вели богословских споров, не увлекались проповедями толерантности - они вообще не лезли без особой нужды в суетную политику. Просто история ордена была такова, что двухвековое пребывание на линии столкновения западного и восточного миров сделало храмовников, помимо всего прочего, дальновидными стратегами. Опыт научил их чётко разделять позиционную войну с её тактическими лозунгами и глобальную цель установления порядка, который справедливо устроит всех. Что же касается мирных дел, результат их формировал идеологию вроде бы очевидную, но ни одним прежним рыцарским братством не реализованную. Храмовники нащупали золотую на тот момент середину между личной свободой членов братства и круговой порукой; между интересами человека с мечом и без меча, между религиозностью и светскостью, между исконно уважаемой военной и необычной капиталистической сторонами своей деятельности. В средневековом обществе уже первые материальные успехи ордена не могли не вызвать пересудов о неком тайном знании и колдовстве. Тем не менее, тамплиерам доверяли и продолжали доверять - залоги, сбережения, наследства, жизнь. Порукой тому была не только родовая честь и безупречная репутация отдельных представителей ордена, но, с другой стороны, и сам тип их организации, новый и удивительно для своего времени гармоничный.

Едва ли всё это было в точности внятно потомку древнего рода фон Эшенбахов. Однако у него была похожая проблема. Ведь не просто так он делал специальные заявления о приоритете своей рыцарской деятельности над поэтической, ему тоже постоянно приходилось это увязывать и гармонизировать. Притом в одиночку - талантливые коллеги-миннезингеры были не таких древних родов и решали вопрос иначе. Решение Вольфрама о приоритетах было его собственным, тем не менее он хорошо знал, что такое давление общественных приличий. Отсюда одна из центральных драм "Парцифаля", и отсюда же человеческое достоинство автора, в некоторых строчках буквально зримо побуждающее его быть честным и идти вперёд с открытыми глазами.

Вольфрам не являлся великим лириком, свойства автоматического подключения к широко льющемуся источнику поэзии у него не было - его свойством было жить бесстрашно, смотреть, искать, думать, и только после этого подключаться, уже зная "заклинание". "Парцифаль" создавался на протяжении десяти лет - поэма, конечно, длинная, но отнюдь не до такой степени, чтобы именно писать её в течение такого срока. Тем паче, по готовому "либретто", каковым был набросочный вариант Кретьена де Труа. Вероятно, Вольфрам фон Эшенбах даже искренне старался не уходить от этого первоисточника слишком далеко. И всё-таки местами ушёл, а другими местами проработал вглубь темы, оказавшиеся нужными и важными в первую очередь не для стиха, а для него самого. Стих за своей красочной описательностью стерпел бы и более размытую мораль, но Вольфраму так было не интересно.

Заданное де Труа место пребывания Грааля, Монсельваш, часто отождествляют с горной цитаделью Монсегюр, располагавшейся на юге Франции. Это было священное место ещё одного «еретического» сообщества, катаров, или, как они сами себя называли, Добрых Людей – по некоторым преданиям, посвящённых в тайны мироздания хранителей Грааля. Для борьбы с пагубным примером идейной, пацифистской и разумно нестяжательской жизни катаров, собственно говоря, создавалась инквизиция. Против них, единоверцев - впервые - был организован Крестовый поход. Монсегюр был их последним убежищем. После годичной осады крестоносцами в 1244 году крепость пала. Её защитникам пообещали жизнь, если они отрекутся от своей ереси. Пленные ответили отказом: лучше быть сожженными, чем отречься от веры. По легенде, божественным вмешательством сумели они сделать так, что священный Грааль не достался нечестивым победителям, и не боялись смерти.

Разгром катаров случился после смерти Эшенбаха, а начало 13-го века стало как раз временем их наибольшей популярности. Даже не заезжая далеко во Францию, странствующий рыцарь, конечно, был в курсе существования этого оплота оппозиционного христианства. Небольшие, исконно связанные с катарами очаги веры присутствовали в центральной Европе и восточнее, то есть рыцарь мог выбрать, в какую сторону ему двинуться для предметного выяснения. И, конечно, по своему жизненному опыту этот рыцарь не мог не сочувствовать концентрировавшейся у катаров теории и практике деятельного добра и социальной справедливости. Однако Вольфрам фон Эшенбах был всё-таки слишком высокородный аристократ и слишком рыцарь, чтобы полностью разделять такие бюргерско-пацифистские идеалы. Его отношение к "черни" двояко - так, в одном из эпизодов "Парцифаля" она одновременно и несправедливо притесняема, и не нравственна. А когда благородного Гавена издали принимают за купца, то это для Гавена весьма возмутительно. Не удивительно, что в качестве конкретных охранителей божественного источника автор включил в своё произведение не катаров, а более близких себе представителей актуальных христианских прогрессистов.

Позаимствовав из недописанной поэмы Кретьена де Труа канву "Парцифаля", Вольфрам фон Эшенбах выстроил на ней цельную историю и расцветил её на свой лад - любезной ему авентюрностью, ироничными личными вставками, эффектными метафорами и элементами "честной мистификации". Причём эти мистификации на полном серьёзе анализируют даже некоторые современные деятели. "Облачный" приём средневековья, не делавшего разницы между нон-фикшн, фантастикой и романом воспитания, становится поводом, в частности, для дотошных вычислений возможного происхождения Парцифаля. Хотя, казалось бы, даже стоя на голове понятно, что задачей автора было не прояснить, а наоборот, максимально переплавить и мифологизировать все возможности. Однако в том, что касается краеугольной идеологии, франконец Эшенбах действительно обозначил позиции более продвинутые и чёткие, чем фламандско-французский первоисточник за двадцать лет до него.

В частности, это касается ассоциирования братства Грааля с храмовниками - ещё полвека назад любимым детищем католической церкви, теперь уже периодически злобно одёргиваемым за излишнюю умность и прозорливость. Явление Грааля в поэме едва ли могло иметь что-то общее с тамплиерскими обрядами, оно слишком светское - просто грандиозный и, кстати, довольно вычурный пир для гостей. Зато рыцари-охранники Монсальваша прямо именуются тамплиерами. Не было никакой нужды "между делом" использовать французское слово при обилии немецких синонимов - это была очевидная демонстрация. Как очевидно и то, что единственный (на весь христианский роман!) представитель официального духовенства - персонаж не самостоятельный и не очень симпатичный.

Тема тамплиеров, надо думать, являлась для франконского рыцаря не абстракцией. Орден был к тому времени уже очень богат, не потерял ещё своих завоеваний на Востоке и обретал новые владения, в том числе, в близких Эшенбаху немецких локациях. Тамплиеры не были монахами в обычном смысле, такой обет не давался. Речь шла об аскезе скорее мирского толка, о бескорыстной деятельной службе людям во имя Господа и о защите христиан (изначально - паломников по пути в Иерусалим, впоследствии - любых христиан в зоне своей ответственности). В орден мог вступить, например, и женатый мужчина - его имение отходило в случае смерти ордену, а вдове и детям, обязанным "покинуть помещение", выплачивалась хорошая рента, и зачастую это был оптимальный выход для всех.

Тут, наверное, нет смысла подробно рассматривать, почему в зените славы у тамплиеров получалось практически всё, за что они брались - от поддержания порядка в Иерусалимском Королевстве до банковских операций в Европе, где других банков, собственно, ещё не существовало, а существовали только иноверские МФО с процентами в четыре раза выше. В течение многих десятилетий орден являл собой успешный пример, по сути, капиталистической интернациональной корпорации с высокой социальной ответственностью (появившиеся в то же время госпитальеры были не столь смелы и не столь идеологически амбициозны). Численность братьев-тамплиеров составляла в 13-ом веке около 15 тысяч человек (по некоторым оценкам, до 30 тысяч, но эта цифра выглядит завышенной - для сравнения, столько же, около 15 тысяч человек, составляло население Лондона, а в крупнейшем центре средневековья, Париже, жило около 50 тысяч человек). В братство стремились попасть как граждане, владевшие мечом или учёными навыками, так и простые люди на позиции братьев-слуг. Устав Ордена был таков, что возможность перетаскивания денег из общественного кармана в личный практически исключалась. При этом благотворительность понималась широко - начиная с обязательного кормления бедняков трижды в неделю за своим столом и заканчивая поддержкой всевозможных культурных инициатив. В последнем смысле тамплиеры отличались от меценатствующих землевладельцев, как правило, большим демократизмом и кругозором (тоже понятно почему - их было просто несколько таких же в "ячейке" вместо одного). Вокруг них создавались кружки естествоиспытателей, архитекторов, писателей, ремесленников, художников, общества по изучению того и сего.

Германия была в этом смысле, конечно, не Франция и не Испания, но и тут служилый рыцарь-поэт вряд ли мог миновать на своём пути странные места, где всё было вроде бы так же, но и не так, как везде. И тем более, если он сам искал для себе новые смыслы, формы и дела, он не мог миновать тамплиерские владения. А там изумительное для того времени отсутствие церковной пошлины за проезд заменялось существенно меньшей платой за нечто как бы понятное, но непонятно достигаемое. Вроде бы мелочь, но почему в другом ровно таком же лесу разбойники водились, а здесь вдруг перевелись? По дороге быстрее ехалось? Ярче светился постоялый двор? Братья-рыцари верней молились, усердней патрулировали или доходчивей взбучивали преступные туловища? Крест нервировал преступные души?.. Да, ведь всё это, не забываем, делалось под бело-красным знаменем во имя и во славу Божию. Строились замки, церкви, постоялые дворы, мостились дороги, возводились мосты и переправы. Словом, это была реальная производительная движуха, которая в тот мистический век не воспевалась как-то специально, однако давала рыцарю-поэту пищу к размышлению и возможность проявиться в обеих своих ипостасях.

На фоне перманентного офигевания официальной католической церкви, являвшей миру всё новые удивительные ереси, налоги и способы насильственной смены Пап, вектор духовного развития всё более смещался - в сторону её здоровых отростков и неканонического христианства, предполагаемо используемого новыми "сектантами" в своих тайных практиках. Со средневековым, созревшим до духовного поиска рыцарством была связана и набиравшая силу романтическая тяга к обретению Святого Грааля – то есть на самом деле пути к спасению, человеческому совершенству и единству с Богом. С какой бы священной реликвией ни отождествлялся в разных источниках Грааль (с чашей, кубком, драгоценным камнем и т.д.), общим предметом поиска фактически оказывался не сам объект, а эффекты, которые с ним связаны, и способ, которым он добыт, изменявший ум и душу человека. Конкретно в "Парцифале" Грааль представлен как бы живым камнем - по-разному описываемым, но сущностно вызывавшим одно и то же. И роскошная еда явно не была тут самоцелью - самоирония Вольфрама по поводу его голодных домашних мышей и соответствующей тяги описывать пиры к торжественным собраниям вокруг Грааля применима меньше всего.

В Братство Грааля могли попасть лишь чистые сердцем – те, кто проявил преданность Всевышнему смирением духа, самоотверженностью, готовностью помогать слабым, сражаться за добро и таким образом бороться во имя защиты священного достоинства Грааля. Грааль не терпит близости нечестивого. Потому стать рыцарем и хранителем Грааля представлялось великой честью и наивысшим достижением, доступным человеку здесь, на Земле. Основная ошибка, которую совершает Парцифаль на своём пути - непроявление милосердия к людям из-за бездумного следования куртуазным условностям. Главное, что ему следует преодолеть, чтобы всё-таки попасть в Монсальваш - гордыня во всех проявлениях и сомнение во всеблагости Бога. Это сомнение было, по-видимому, актуальной темой - и не только потому, что официальная церковь прилагала к этому все усилия. Люди действительно жили так, что возроптать им, наверное, хотелось часто. Так, в романе большое количество молодых прекрасных королев и ни одной старой. Можно спросить, что это за дешёвый гламур, а можно вспомнить, что средняя женщина тогда до сорока не доживала. Кстати, бороться свободному мужчине с влечением к свободным же женщинам автором не предлагается - даже наоборот, и говорится про эротику много и весьма откровенно. Но чувство должно быть искренним и взаимным, в противном случае - жёсткий осуждамс и суровые кары от своих же, таких же рыцарей. Вообще межполовая любовь объявляется в романе вторым по значимости благом после любви к Господу, и прийти в ней к идеалу тоже непросто. Но тоже можно.

Как говорят неканонические предания, после победы нечестивых фарисеев и исказителей христианства Святой Грааль ушел в затвор. Охранительное рыцарство переместилось в дремучие леса, где замок реял в пакибытии, продолжая строительство истинно христианской церкви вне официальных догматов. Действительно, с распространением инквизиции и абсолютизацией государственно-церковной власти людям стало уже не до высокого поиска. Речь опять пошла о сохранении жизни и минимального достоинства, а после выноса инквизиции - о выработке рациональных оснований, как уже точно больше не свалиться в эту дремучую пропасть.

Однако, после нескольких веков затишья, миф о Граале неожиданно был воспринят и получил развитие в наших местах, изначально отделённых от западно-европейского христианства со всеми его распрями. При этом "рыцарская" часть легенды естественным образом отошла в тень, зато "жертвенная" усилилась. Ведь, согласно своему назначению, Грааль всегда приходит туда, где невинно страдают люди. В русских церковных источниках зафиксированы некоторые свидетельства, что уже в 20 веке священная чаша явилась на Соловках и была вручена патриарху Серафиму. Чудеса, творимые святым старцем-мучеником, падавшие с неба мирровые сосуды, медикаменты, святой хлеб, по мнению авторов, указывали, что таинственная помощь шла именно от Грааля. Явление Святого Грааля в полноте славы Всевышнего продолжалось несколько часов. Удостоенные благодати зеки забыли о времени, хотя кругом гремели тачки и слышались злобные окрики охранников, чьи глаза, однако, были закрыты на новых помазанников Грааля. Так на Второй Соловецкой Голгофе тысячи невинно закланных во искупление грехов мира были приобщены к Святому Граалю – время покажет, войдёт ли эта связанная с великой национальной трагедией легенда в православный или литературный канон.

Анри Лиштанберже "Рихард Вагнер как поэт и мыслитель"

Анри Лиштанберже "Рихард Вагнер как поэт и мыслитель"
Глава IV: III. “Парсифаль”

Анджей Сапковский. Мир короля Артура (фрагмент, обзор источников легенды о Граале)

ГРААЛЬ - ВЕРШИНА МИСТЕРИИ

"Когда же настал вечер, пришел богатый человек из Аримафеи, именем Иосиф, который также учился у Иисуса; он пришел к Пилату, просил Тела Иисусова. Тогда Пилат приказал отдать Тело. И, взяв Тело, Иосиф обшил его чистою плащаницею и положил его в новом своем гробе, который высек он в скале; и, привалив большой камень к двери гроба, удалился" (От Матфея святое благовествование, 27:57 - 60).

Оно, конечно, так, но дело-то в том, что Иосиф не удалился. Да, да, знаю, все остальные евангелисты - Иоан, Лука, Марк, а также апокрифист Никодим в один голос утверждают то же, что и Матфей. Мол, удалился, и все тут, а у гроба остались две Марии - Мария Магдалина и Мария, жена Клеофа. Но ведь мы-то знаем Артуровскую легенду!

Иосиф Аримафейский не удалился от гроба. Иосифу явился Христос, живой, а из раны его, той, что нанесена копьем римского центуриона Лонгина, текла кровь. Иосиф взял сосуд и собрал в него последние капли крови Спасителя, И только после этого удалился, покинул Иерусалим, отправился в город Сарра, а оттуда поплыл в Британию. Именно он, Иосиф, "повинен" в том, что все языческое население этой земли обратилось в христианство. Сосуд, в который были собраны капли крови самой настоящей "царской" (Ie sang real, Sangreal, Greal, Grail, Graal), исчез из этого мира, был спрятан, а потомки Иосифа стали наследственными стражами Тайны. Грааль исчез, но мудрый Мерлин напророчил, что когда-нибудь да он вернется. И Грааль вернулся...

Как мы уже знаем, первым о Граале напомнил Кретьен де Труа. Правда, Кретьен романа не докончил, наверно, поэтому у него нет ни слова о Христе или Иосифе Аримафейском. Ну ни словечка. Мы не знаем, что такое Грааль, у Кретьена Грааль остается тайной. И еще одно: таинственный сосуд у Кретьена - это блюдо или тарелка (escuelle), сосуд, которым пользовались во время пиршеств.

Вся эта история вновь всплывает в религиозной версии легенды - у Роберта де Борона ("Joseph d'Arimathie"). Там перед нами уже появляется полная история Иосифа Аримафейского, крови, собранной в сосуд (который у Борона впервые становится чашей, той самой, из коей Христос вкушал во время Тайной Вечери), исхода Иосифа в Британию, передачи потомками друг другу чаши до последнего из них, того самого, который становится Королем-Рыбаком, стражем тайны чудесного сосуда до прихода истинного наследника...

Был ли Роберт де Борон первым, придавшим артуровскому мифу религиозную окраску, или же Церковь уже раньше пыталась приспособить короля Артура и Грааль к собственным нуждам, мы не знаем. Не знаем так же, каким образом в кельтскую легенду, несомненно, представляющую собой мешанину мифологий, традиций и реальных исторических событий, касающихся попыток сдержать экспансию саксов в Британию, ворвались евангелические мотивы. Роберт де Борон (как, впрочем, и Кретьен) ссылается на какие-то ему одному известные источники и таинственные книги, которые позволили ему узнать фактическую историю евангельского Иосифа Аримафейского и чудесного сосуда, связанного с Тайной Вечерей, Распятием и Воскресением. Такие "таинственные источники" - мотив в литературе старый как мир, вечно живой и вечно модный: не так давно мы говорили о "Британском документе", который послужил Джефри Монмаутскому при работе над "Историей королей". А был еще Джеймс Макферсон и сфабрикованные им "Песни Оссиана". Так что "тайные книги" и. "тайные документы", из которых Роберт де Борон узнал правду о Святом Граале, можно смело отнести к той же категории, что, однако, не стало помехой тому, чтобы впоследствии они помогли некоторым сделать захватывающие дух выводы и заключения "Взять хотя бы теорию М. Байгента, М. Лейга и X. Линкольна, содержащуюся в работе "Святой Грааль и Святая Кровь", в соответствии с которой Христос вовсе не был распят, а с помощью Иосифа Аримафейского (!!!) и своей жены (!!!) Марии Магдалины сбежал в Европу. Таким образом, "Святой Грааль" - это реальная "кровь", то есть династическая линия, тайну которой стерегли друиды, меровинги, альбийгоцы, тамплиеры, розенкрейцеры, масоны. "Недостает еще только евреев и.., цирюльников. Пардон, евреи есть - доказывая, что какой-то Rex Mundi, потомок и наследник Христа, все еще ожидает того дня, когда примет власть над миром, авторы то и дело цитируют "Протоколы Сионских мудрецов".

А вот цирюльников почему-то нет!

Приведенную теорию удачно высмеивает Эко в "Маятнике Фуко". - Примеч. авт.". Историю Роберта подхватили цистерцианцы в "Вульгате", произведении, которое, как я уже упоминал, вероятнее всего инспирировал еще при жизни Бернар Клервоский. И теперь все становится ясно. Нет никаких "таинственных источников". Есть политика. И ничего кроме.

Что интересно, выдуманная Робертом де Вороном чаша в "Вульгате" исчезает. Грааль снова становится тарелкой, как у Кретьена. Остальное (то есть сущность и происхождение Грааля) в принципе идентично. Однако, как уже сказано, клирики ввели в действие фигуру, которой нигде и никогда раньше не было - целиком ими изобретенную, - Галахада, сына Ланселота, рожденного от него девственницей Элейной, дочерью Пелеса, внучкой потомка Иосифа Аримафейского по прямой линии.

"Вульгата" (часть, озаглавленная "La Queste del Saint Graal") поучает, что Грааль объявился в Камелоте точно в момент прибытия Галахада ко двору в День Пятидесятницы. Случилось это во время ужина после вечерних молитв. Загремело, озарилось - и вот пред очами собравшихся возник накрытый Покровом Сосуд, несомый невидимыми руками. "Дворец, - читаем мы, - заполнился наипрекраснейшими ароматами мира". А на столах пред рыцарями "явились изысканнейшие яства, и перед каждым было такое, кое он желал". А Грааль исчез так же неожиданно, как и появился.

Инициатором Великого Поиска (и в "Вульгате", и у Мэлори) оказывается наименее ожидаемая особа - не Галахад, не Персиваль, не Артур, а... Гавейн. Именно Гавейн предлагает разгадать Великую Тайну, выяснить, что же было сокрыто под Покровом. "Пусть каждый из нас, - призывает Гавейн, - даст рыцарскую клятву, что завтра же с утра отправится в поход, который будет длиться один год и один день..." Король Артур в ужасе - цистерцианцы в "Вульгате" четко намекают на то, что король-то уже знает: грядет конец эпохи. Приближаются сумерки богов - "Gotterdammerung". Тех, других, богов. И других божеств - иных идеалов, иных, нежели те, что были установлены Латеранскими Соборами. В ужасе и дамы - грешные и безнравственные дщери Евы. Они тоже знают, что приходит конец шелкам, конец amour courtois, теперь будут четки, молитвы и власяница.

Правда, некоторые дамы тоже хотели бы поклясться и отправиться в поход, но оказавшийся в Камелоте старый отшельник Насиен гремит во весь голос, что будет богохульством и смертным грехом, ежели Грааль станут искать столь низкоподлые существа. Рыцари-мужчины, если они и не безгрешны, могут очиститься путем исповеди, но женщинам никакая исповедь не поможет. Дщери Евы нечисты и на века останутся таковыми. Куда уж им за Граалем!

Так что дамы остаются, а рыцари отправляются. Коллектив Круглого Стола перестает существовать. Рыцарям наплевать на все. Угрожающие стране зловещие гиганты и драконы, разбойники-рыцари и бандиты, саксы, ирландцы, пикты - все это материи преходящие и не заслуживающие того, чтобы ими забивать головы. Рыцари отправляются искать Грааль. Так сказать, раз, два, три, четыре, пять - я иду искать! Решили разделиться. Каждый едет в одиночку. Каждый идет своим путем. Самым первым едет единственный, наидостойнейший и наичистейший, специально для этой цели придуманный Галахад. Ну а читатель уже знает, что среди избранных рыцарями "своих путей" единственный, соответствующий, тот, что ведет к цели - именно путь Галахада.

Кто же такой Галахад?

Джозеф Кэмпбелл выводит имя "Галахад" от библейского Гилеада либо Галаада. Правда, в соответствии со Священным Писанием Гилеад не человек, а плодородная долина в Заиордани - но это место символическое, "свидетельство согласия и мира" (Бытие, 31:47 - 52) "В русском переводе Библии эти разделы изложены несколько иначе.". Кроме того, Кэмпбелл считает, что объяснение имени Галахада скрывается в библейской фразе "Numquid resina non est in Galaad", то есть "Разве уже нет бальзама в Гилеаде?" (Книга пророка Иеремии, 8:22.) Стало быть, артуровский Галахад должен был выступать в "Вульгате" одновременно как символ мира, примирения и бальзам, средство от страданий и всяческого зла. Утешитель и спаситель.

Истоки же вдохновения цистерцианцев, пишущих "Вульгату", Кэмпбелл усматривает в решениях, принятых на Четвертом вселенском Латеранском Соборе, созванном Иннокентием III в 1215 году. Собор этот, кроме официального призыва к смертоубийственному Крестовому походу против альбигойцев и вальденсов, установил также следующий догмат: во время святой мессы при пресуществлении даров присутствует Христос. Присутствует реально - телом и кровью. Он одновременно и священник, и жертва:

"In qua idem ipse sacerdos, et sacrincium lesus Chistus, cuius corpus et sanguis in sacramento altaris sub speciebus panis et vini veraciter contentur..." "Посему Иисус Христос, тело и кровь коего выступают при причащении в Церкви в образе хлеба и вина, сам является и священником, и жертвой одновременно.".

И еще один догмат был принят на Четвертом Латеранском Соборе. Догмат, существующий до сих пор: есть только одна вера и одна Церковь. Только одна. И только один единственно истинный путь, отступление от которого означает вечные муки. "Una vero est fidelium universalis ecclesia, extra quam nullus omnino salvatur..." "Единственно истинная вера есть вера во всеобщую Церковь, вне которой никто не может быть спасен.".

Только один путь, путь Галахада. И только один Грааль.

Получается, что Грааль и Христос - суть одно и то же. Отыскать Грааль после долгого, опасного, полного трудов странствования - значит проплыть по жизни, обходя рифы грехов. Обходя соблазны, но не страшась страданий, восторжествовать духом над слабым телом и грешной, неустойчивой материей бренности. Овладеть Граалем - значит добиться искупления. Взобраться на гору Монсальват, чтобы быть "salvatur". Свершить мистерию. Преступить грань.

Зачем монахи придумали Галахада? И зачем сделали его сыном Ланселота, ведь Ланселот же грешник из грешников, ибо постоянно поддерживает порочную связь с Гвиневерой? Даже зачиная с Элейной Галахада, он думает, будто проводит ночь с королевой, чужой женой. Следовательно, Галахад - дитя греха и прелюбодеяния! Ланселот поддался вожделению, смертному греху, ибо возжелал жены ближнего своего. Вдобавок ко всему этот ближний-то - король, сеньор, сюзерен.

Ланселот нарушает одну из самых священных заповедей средневекового рыцаря: предает сюзерена. Так почему же "Вульгата" делает Галахада сыном Ланселота, прелюбодея и вероломного человека?

Сын, ребенок символизирует возрождение, рождение вновь. Возрождение в лучшей, идеальной форме - в той форме, которую мы могли бы иметь, если б жизнь нас не испортила. И более того, сын - это искупление вины. Для монахов "Вульгаты" Галахад не только повторное воплощение - он искупление грехов Ланселота. Того Ланселота, который ведь некогда носил имя Галахад, прежде чем отринул его ради светского и преходящего nom de guerre. Галахад - то, чем Ланселот мог быть, если б...

Понятное дело, Ланселот Грааля не находит, хоть ищет весьма интенсивно. Не может найти, ибо.., он все ж таки остается грешным Ланселотом, а не чистым Галахадом. Подводят также Гавейн и Лионель - поскольку остаются гордецами, поскольку постоянно чванятся, поскольку их все время занимают проблемы этого мира, а не идеалы духа, ибо они самые обычные, а отнюдь не идеальные рыцари.

Грааль наконец находят трое чистых и безгрешных: Галахад, Персиваль и Боре. Но Персиваль и Боре, несмотря на чистоту (сексуальную, конечно), несмотря на то что они "рыцари идеальные", по "Вульгате", могут быть лишь спутниками Галахада. Даже Персиваль, - который во всех более ранних версиях был тем, кто отыскал Грааль, в "Вульгате" сходит на второй план. Почему? Да потому, что остаться должен только один. Потому что дорога есть только одна. Галахад, и никто кроме него - вот оно предупреждение всем альбигойцам этого мира. Una vero est fidelium universalis ecclesia!

Галахад, достигнув Наивысшей Цели, навеки покидает нашу грешную юдоль вместе с чудесным сосудом. Персиваль сбрасывает латы, уходит в пустынники и вскоре умирает. В Камелот возвращается лишь Боре для того, чтобы передать Артуру послание цистерцианцев и "Вульгаты": вместе с Граалем ушла надежда. Исчез символ и средоточие духа, а без духа современный мир, мир рыцарства, мир Артура - эти миры должны рассыпаться в пыль и прах...

У Грааля - как почти у каждого элемента Артуровской легенды - есть в кельтской мифологии свой прообраз, прототип. Это факт полностью установленный и подтвержденный неоднократно. Как и каждый кельтский элемент легенды, он подвергался модификациям применительно к определенным целям. Каждая последующая эпоха добавляла свои собственные цели - цели "современные", соответствующие "современным" и актуальным для данной эпохи моральным идеалам, вернее, идеалам группы, которая считала себя идеальной. Религиозная версия мифа моложе самой легенды более чем на шестьсот лет. Однако можно ли утверждать, что религиозная версия лучше и моральнее кельтской праверсии лишь потому, что-де ко времени возникновения "Вульгаты" культура и цивилизация "дозрели" на шестьсот лет? Всегда ли модификация и актуализация мифа означают его обогащение, облагораживание содержащихся в нем идей?

Сегодня идеалы христианства, привитые на почву Артуровской легенды по инициативе Бернара Клервоского, мы считаем возвышенными и благородными, а христианский Грааль (неизменно в форме чаши или кубка) занял в современной культуре достойное место как символ святого и высочайшего идеала. Однако нельзя забывать, что такая экзегеза мифа имела во времена возникновения "Вульгаты" очень конкретную - моральную и политическую - цель. Во-первых, следовало дать беспощадный бой идеалам amour courtois, противоречащим навязываемым Церковью аскетизму и программной идиосинкразии по отношению ко всем формам современной любви, ибо с точки зрения Церкви amour courtois была тем, чем позже стала Вандея по отношению к Французской революции и Наполеону - то есть бунтом и сопротивлением. Amour courtois кощунственно утверждала, будто любовь к женщине может управлять человеком столь же сильно, как и любовь к Богу. В соответствии с канонами amour courtois рыцарь в отношении к даме своего сердца исполняет рыцарскую службу, он - ее пленник, трактует даму - сосуд греха - наравне с королем, сюзереном. Божьим помазанником! Это немыслимо!

Интересно, что из всех версий легенды "Вульгата" наиболее убедительна как раз в том, что касается плотской любви. Произведение прямо-таки пышет сексом и эротикой. Там, где Мэлори ограничивается (при описании дев) фразами типа "Она была очень красивой девушкой", "Вульгата" ничтоже сумняшеся сообщает, что "ее выпуклые груди, маленькие, беленькие и ядреные, вздымались под платьем как твердые яблочки". Мэлори (говоря, например, о Ланселоте и Гвиневере) деликатно замечает: "Были они в ту ночь вместе в ложе или же нет, этого я не знаю и не отважусь утверждать, ведь вы помните, что в те времена любовь имела иные формы, нежели сегодня"; "Вульгата" же сообщает "городу и миру", что "пара любовников, улегшись нагими и плотно обхватившись, самозабвенно ласкают друг друга", "роскошно удовлетворяют друг друга взаимно" и так далее. Несомненно, это имеет тот же самый источник, что и все порицание секса, развернутое Церковью, - то есть не поддающийся приглушению телесный огонь, полыхающий в "благочестивых", отупевших от аскетизма и целибата монастырских братишках и сестренках. А может быть, монахи сознавали, что цель, которую они хотят достичь, требует.., увлекательного изложения? А может быть, они руководствовались такой мыслью: если уж приходится это делать, то лучше "роскошно удовлетворять друг друга", нежели выполнять обязанности ленника. Лучше ненадолго "улечься нагими и самозабвенно ласкать друг друга", нежели умирать от любви и издалека одарять женщину почестями, которых женщина недостойна...

Другая цель церковной версии была такова: надлежало взять в крепкие руки рыцарство и его идеалы, а из-за отсутствия оных - создать их. Рыцарь должен был перестать думать о приятных мелочишках, а с момента посвящения, носящего - в более позднем виде (с XI века) - характер религиозной инициации, ждать в покое и набожном сосредоточении увенчания своей жизни. Должен был ожидать минуты, когда объявится Грааль - например, в виде призыва к Крестовому походу "Идеалом и образцом - и апофеозом - всяческих христианских достоинств Бернар Клервоский называл тамплиерский орден, "Милицию Божью", готовую к бою в порядке защиты веры по первому призыву. Это и случилось в 1129 году. Неполных двести лет спустя, в 1307 году, "идеальные рыцари", обвиненные в волшебстве, содомии, демонолатрии, богохульстве и ереси, будут выть от боли в пыточных домах и гореть на кострах вдоль и поперек всей Франции. - Примеч. авт.".

Следует признать, что Церковь поступила ловко - не предавала легенду анафеме и не громила ее с амвона. Вместо этого создала и запустила в обращение собственную версию мифа, настолько мощную и принятую людьми, что она вытеснила предыдущие. Версию религиозную, классическую, некоторые ее аспекты живы и по сей день.

Однако классичность сильно подрывает другая версия. Поиски Грааля. Версия Вольфрама фон Эшенбаха. Версия, которую следует признать бунтарской - сегодня мы сказали бы "диссидентской". Вольфрам фон Эшенбах тоже оказался в "Вандее", сомкнулся с Кретьеном и труверами против Роберта де Борона и (более поздних) цистерцианцев.

В версии Вольфрама Грааль.., камень! Не тарелка, не миска, не кубок, не чара, не чаша, которой пользуются во время мессы, но камень. Правда, не обыкновенный, а чудотворный - одно только лицезрение этого камня обеспечивает человеку вечную молодость, благодаря ему возрождается из пепла омоложенный Феникс. Но камень (философский?) - не чаша, камень исключает из истории ее литургический подтекст и связи с причастием. Камень гораздо ближе Каббале "Вольфрам фон Эшенбах (по примеру предшественников) тоже ссылается на "таинственные источники". "Парсифаль" якобы возник на основании "достоверных информации", полученных от некоего Киота. Этот Киот - несомненно, Гийо, прованский трубадур, крепко связанный с тамплиерами. Информацию о Граале Гийо черпал вроде бы от мэтров известной школы Каббалистики в Толедо, особенно активно пользуясь знаниями еврейского астронома и мудреца Флагетана. "Диссидентство" труда Вольфрама видно еще в одном: Грааль спрятан на горе Монсальват. Предполагают, что Монсальват - это Монсежур, последняя твердыня альбигойцев, захват которой и бойня в 1244 году означали конец ереси в Лангедоке. Эта отсылка, равно как и элементы мифической и запутанной символики в "Парсифале", считается результатом увлечения Вольфрама манихейской и катарской схизмой. Другой факт, который мог бы это подтвердить: Грааль на горе Монсальват стерегут тамплиеры, которых уже во времена Вольфрама резко осуждал Папа Инокентий III за благоволение к катарам, не удержавшись при этом от намеков на распространяющееся в ордене "волшебство" (булла "De inolentia Templariorum"). 1200 - 1220 годы, в которые Вольфрам писал "Парсифаля", требовали тщательно избегать намеков как на альбигойцев, так и на тамплиеров. Вольфрам этого не сделал. Я не стану строить предположений относительно того, как это случилось, ибо боюсь (по примеру упомянутых Байгента и компании) впутаться в какую-нибудь заговорщическую теорию деяний. - Примеч. авт.".

В версии Вольфрама Галахада нет. Нет никакого chevalier sans peur et sans reproche, который рождается и становится рыцарем исключительно с одной целью. Есть только Парсифаль, а Парсифаль - вовсе не идеал. Хотя желает таковым быть и стремится к этому.

Вольфрам фон Эшенбах, как я говорил, сам был храбрым рыцарем, победителем турниров. Его "диссидентский" подход к религиозной версии легенды легче понять, если вспомнить, что церковь несколько раз пыталась "протолкнуть" запрет на проведение турниров. Рыцарь Вольфрам иначе понимает рыцарские идеалы.

Роман Вольфрама, мужественного рыцаря, дышит жизнерадостностью и оптимизмом. Парсифаль, добытчик Грааля, познает сущность и прелесть бытия. Познает сущность гуманизма. Парсифаль проникает в тайну, чтобы излечить от страданий Амфорта, Короля-Рыбака. Парсифаль не исчезает из этого мира вместе с Граалем, а остается, чтобы теперь обрести высочайшую духовную ценность (которой Грааль у Вольфрама отнюдь не перестает быть), радоваться жизни вдвойне. Девиз Вольфрама: не надо ждать откровения и ниспосланного сверху наказа, не надо ждать никаких "Deus vult". Давайте искать Грааль в себе. Ибо Грааль - это благородство, это любовь к ближнему, это способность сопереживать, сочувствовать. Это - истинно рыцарские идеалы, к которым стоит и следует искать истинные пути, пробиваться сквозь "дикую чащу" там, где "ни дорожек нет, ни тропок". Каждый должен отыскать свою стежку сам. Но стежка не одна. Стежек, тропинок множество.

Парсифаль сочувствует Королю-Рыбаку, Парсифаль - это Шут, который знает одно: король страдает. Об этом Шуте, как мы помним, рассказывает один шут, Парри, другому шуту, Джеку Люкасу, когда оба глубокой ночью лежат на траве в Центральном парке и пытаются силой воли разогнать тучи на небе. А позже, когда один из них страдает, когда угасает в коматозе на койке в нью-йоркской клинике, второй рискует жизнью, чтобы раздобыть Грааль. Кубок, на котором видна надпись: "Ланни Кармайклу, Рождество 1932". Не надпись важна. Важна человечность. Сердце.

Воистину, хоть я и ценю намерения, но предпочитаю гуманизм Вольфрама фон Эшенбаха и Терри Джильяма идиосинкразии озлобленных цистерцианских писак и Бернара Клервоского...

Шли годы, культура продолжала "дозревать", артуровский миф развивался, служил очередным целям. Об одной из таких целей я поведаю без всякого желания, исключительно по необходимости. Чтобы это сделать, мне и впрямь придется "закрыть глаза и думать о благе Англии", ибо случилось так, что почти через восемьсот лет после создания "Вульгаты" рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер попытался подогнать миф Артура и Круглого Стола к идеологии и кодексу своих "черных рыцарей" из СС. А Гитлер (факт исторически подтвержденный, а не позаимствованный из фильма о приключениях Индианы Джонса) поручает специальной группе провести в Пиренеях и Лангедоке поиски горы Монсальват и Грааля "Поиски и раскопки в Южной Франции спонсировал сам Альфред Розенберг, главспец по вопросам "расовой чистоты". Интересно, как с расовой теорией герра Розенберга сочетается тот факт, что, если верить Вольфраму фон Эшенбаху, оба "немецких" рыцаря Грааля (Парсифаль и Лоэнгрин), будучи близкими родственниками Короля-Рыбака Амфорта, происходили по прямой линии от Иосифа Аримафейского. А сие означает, в соответствии с нацистскими стандартами, что у них в жилах была доля еврейской крови. - Примеч. авт.".

Я лично думаю, что должно было быть: "и пожертвуй собою ради блага Англии".

Чудотворный сосуд из легенды о короле Артуре должен был послужить коричневым наследникам нибелунгов и "арийской" рыцарской традиции в качестве Wunderwaffe "Чудесное оружие (нем.)." против "коварного Альбиона"! Получается, что Граалю предстоит послужить оружием против кельтов.

Тех самых кельтов, которые Грааль изобрели.

Совершенно очевидно, что в качестве источника, образца и архетипа Грааля - как бы кощунственно это ни прозвучало для приверженцев канонической версии легенды - были взяты легендарные кельтские артефакты. В большинстве случаев - котлы.

Чудотворный котел, как правило, собственность какого-либо бога либо группы богов, появляется в кельтских, преданиях очень часто. У ирландского бога Дагды, одного из сыновей богини Дон, был котел, именуемый Ундри. Каждый гость Дагды находил в котле еду, соответствующую его личным заслугам и поступкам. Благочестивые и особо боевитые герои вылавливали из котла самые аппетитные, наилучшие куски. Голодным от Ундри не отходил никто. Каждый обнаруживал в котле - здесь я вспоминаю текст "Вульгаты" - яства преотборнейшие, и каждый доставал такое, какое хотел". Нужны еще примеры? Извольте.

Богатырь Кухулин во время геройской экспедиции в Dun Scaith, Город Тени, получил от богов Тьмы чудесный котел, в котором никогда не переводилось мясо.

А в британской и валлийской мифологии?

Бог Бран владеет котлом, который - как позже и Грааль - регенерировал жизненные силы, оздоровлял и даже возвращал жизнь умершим.

Богиня Кериддвен была обладательницей котла, в котором варила эликсир мудрости и знания. Эликсир предназначался сыну богини, но его случайно вкусил слуга богини, юноша по имени Гвион Бах. Магический напиток подействовал: когда юноша подрос, он стал известен под именем Талиесин - величайший бард Британии.

У бога Пуйла, владыки страны Аннуин (Аннон, Аннун, Анвин), был котел, который не только варил еду, нет, это был изукрашенный жемчугами Котел Вдохновения, Внушения и Поэзии, то есть того, что для кельтов имело огромную "духовную ценность". Ни трус, ни предатель, ни клятвопреступник, ни лжец не могли даже приблизиться к котлу Пуйла... Вам это ничего не напоминает? Это же тютелька в тютельку Грааль!

В валлийской легенде котел Пуйла был спрятан в постоянно вращающемся недоступном замке Саег Sidi, явном прототипе замка Короля-Рыбака и горы Монсальват. Его пытались добыть многие богатыри, но свершил это - по валлийской легенде - не кто иной, как герой героев, самый энергичный и достойный из всех, всем, так сказать, кельтам кельт, самолично король Артур, правда, не без помощи барда Талиесина...

Как мы уже знаем, на континенте открывателем Грааля был Персеваль Кретьена де Труа. Персеваль же выводится из мифического валлийского героя Передура. А Передур в валлийских мифах в результате долгих поисков и плутаний отыскал "чудесный и таинственный предмет", которым была.., отсеченная, кровоточащая голова на блюде, которую несли две девушки. Исследователи мифа отождествляют этот кошмарный предмет с головой бога Брана Благословенного, которая стала прорицательницей и предупреждала бриттов о нашествии врагов. Исследователи не только усматривают в "голове" один из первообразов "Грааля", но и считают, что у древних кельтов было в обычае мумифицировать, а потом почитать отрубленные головы и черепа как врагов, так и особо уважаемых предков. Имя почитаемого в Ирландии страшнейшего бога Кромм Круаха переводится как "Кровавая Голова". Так что венцом походов Передура оказывается отыскание священного артефакта. Передур является свидетелем мистерии...

Правда, мистерии кельтской. Которую со временем "прочли наново" и соответствующим образом подкрасили.

Существует еще одна, очевидным образом связанная с поисками Грааля легенда. Это известное и популярное в валлийской мифологии, повторенное в одной из ветвей "Мабиногион" сказание о любви героя Килоха к Олвен, деве, столь прекрасной, что там, где она ступала, вырастали четыре белых клеверинки (отсюда и ее имя, означающее "Белый След").

Увы, Олвен была дочерью гигантского циклопа Глота (Yspadden'a Penkawr'a), а ему было предсказано, что день, когда она обретет мужа, станет последним днем жизни отца. Поэтому неудивительно, что Глог недружелюбно поглядывал на кандидатов в зятья, то есть каждого незамедлительно потчевал палицей по черепу. Олвен же по сему случаю оставалась девицей, а Глог-Испадден тешился добрым здравием и намеревался прожить долго.

Килох, сознавая, что одному ему не справиться, обратился за помощью к королю Артуру и его дружине. Компания вооруженных до зубов "сватов" быстренько явилась в замок Испаддена Пенкавра. Видя, что ему светит, Глог прибег к уловке. Поставил условия. "Лады, - сказал он, - порядок. Олвен выйдет за Килоха, но сначала принесите-ка сюда свадебные дары". И принялся эти дары перечислять.

Список был длинным, и от него аж дух захватывало - гигант потребовал за дочку исполнения достойных Геракла "деяний", а также доставки невероятного количества магических предметов и артефактов, а для того, чтобы добыть хотя б один из них, требовались сверхчеловеческие усилия целой команды героев. Но команда героев была, как всем ясно, под рукой.

Начался долгий и трудоемкий quest - поиск. Пришлось драться с великанами, чудовищами, да что там, даже с богами. К счастью, помогали другие боги. Вскоре Испааден получил почти все, чего пожелал, - в том числе (внимание, внимание!!!) волшебный котел Диурнаха, единственный сосуд, способный сварить пищу для свадебного пиршества. Рыцари Артура раздобыли все - недоставало лишь трех чародейских предметов: бритвы, ножниц и гребня, спрятанных в голове кошмарной бестии, гигантского кабана Торх Труйта (Trwch Trwyta).

Рыцари Артура разделились на группы и отправились на четыре стороны света, поскольку для победы над кабаном требовались дополнительные магические предметы. Долго-долго бродили рыцари, испытывая неисчислимые приключения, но наконец все было скомплектовано. Теперь можно было взяться и за кабана - только вот неизвестно, где его искать, кабана-то. Чтобы выследить зверюгу, рыцари снова разделились и опять же разъехались на все стороны света...

Отыскали и обнаружили кабана в Ирландии. Сам Артур девять дней и девять ночей дрался с ним, но не одолел. А рассвирепевший не на шутку Торх Труйт сиганул в море и поплыл в Уэльс, чтобы там, на родине охотников, понаделать шуму и шороху.

Долго рыцари мотались вдоль и поперек всего Уэльса (легенда не только чудовищно детальна, но и чертовски длинна). Не один доблестный рыцарь сложил голову от страшных кабаньих клыков, но наконец Артур, бог Манавиддан, сын Ллира и еще несколько других смельчаков прихватили кабана в водах реки Хафрен (теперешнего Северна). Силой выдрали из башки бестии бритву и ножницы. Однако прежде, чем успели отобрать гребень, Торх Труйт вырвался и умчался в Корнуолл...

Перед перечнем опасностей (и длительностью описания) гонок по Корнуоллу бледнеет вся предыдущая часть легенды. Так что сократим: наконец гигантского кабана догнали и отобрали у него гребень, а Торх Труйт скакнул в волны морские и был таков.

Артур и оставшиеся в живых рыцари вернулись к Испаддену и показали тому добычу. Не успел гигант наахаться, как ему отсекли голову, и Килох быстренько, не ожидая, пока обезглавленный тесть остынет, взял прекрасную Олвен в жены.

Какова отсюда мораль?

Хм-м-м... Не хотелось бы изобретать теорий, гласящих, что прапрапраобразцом Поисков Грааля была охота на огромную свинью. Таким-то уж банальным я быть не хочу. Предпочитаю - вслед за Данте - отождествить Грааль с действительной целью великих усилий мифических героев. Да. Предпочитаю отождествить Грааль с Олвен, из-под стоп которой, как мы уже знаем, вырастали белые клеверинки. Ибо я считаю, что Грааль - женщина. Тому, чтобы ее отыскать и завоевать, чтобы ее понять, стоит посвятить много времени и усилий.

Вот она, собственно, и мораль.