Рихард Вагнер

Норны, сидя прямо в зрительном зале, начинают рассуждать на тему того, что же всё-таки случилось в «предыдущих» сериях, и эта дискуссия походит на читательскую конференцию. Тётушки проводят совершенно справедливые параллели между отношениями самого Вагнера и Людвига (в руках одной из норн возникает образ Нойшванштайна в виде игрушечного сувенира), и тема судьбы звучит в этом прологе темой отношения художника и Власти: темой непримиримого, но и нераздельного взаимодействия свободного творца (можно ли поработить творческую волю или вдохновение?) с такой непредсказуемой и разносторонней Властью… Хольтен, дискутируя с автором, словно напоминает о том, что проявления Власти бывают разными (думаю, уместно будет вспомнить тут странное предсмертное благородство Фафнера).

Беременная Брюнхильда провожает неугомонного Зигфрида, заскучавшего у семейного очага с оплодотворенной супругой от отсутствия приключений.

Чудная «семейка Адамс», то бишь Гибихунгов, тусуется в огромном застекленном холле. Снаружи прохаживается охрана. Очаровательная блондинка Гутруна в лиловом топе и болотного цвета бриджах от нечего делать валяется на диване, Гунтер в белом костюме, белой рубашке и белом галстуке лежа на том же диване потягивает виски и курит. Хаген - руководитель их службы безопасности, судя по всему, – во время своей утренней гимнастики подбивает брата с сестрой на рискованную авантюру по разлучению Зигфрида с Брюнхильдой.

Зигфрид прибывает с рюкзачком, мечом и в парусиновом костюме и, как и положено много повидавшему незнамкомцу, рассказывает своим новым друзьям историю своей самой главной победы – убийства Фафнера. Гутруна моментально переодевается из casual в роскошное вечернее платье, на шее переливается брильянтовое колье: девушка определенно решила заполучить самого бесстрашного и удачливого из героев. Зигфрид, чувствуя влечение к новой знакомой, тут же набирает на мобильнике свою супругу и сообщает ей, что «den ersten Trunk zu treuer Minne, Brünnhilde, bring' ich dir!»

Нож, с помощью которого Гунтер смешивает свою кровь с кровью Загфрида, Хаген, отвернувшись, убирает в ножны, а свой тягучий мрачный монолог произносит держа руку над горящей зажигалкой. Каким-то волшебным образом лицо Хагена во время монолога покрывается мёртвенно желтой маской, а на нижних веках мы видим «родимые» пятна кровавых «нибелунговских» дуг…

Брюнхильда в ожидании на утёсе погоды, слышит знакомый топот копыт (крещендо струнных): к ней с миссией невыполнимой мчится Вальтраута. С восторгом и иронией встречает Брюнхильда посланницу богов: «Видать, крута ты больно, коль навестить решилась опальную свою сестру!» Но Вальтрауте не до шуток: у неё задание центра убедить Брюнхильду выкинуть подаренное ей Зигфридом кольцо нибелунгов обратно в речку.

После того, как Брюнхильда отказывается предать любовь и отправляет Вальтрауту ни с чем, наступают сумерки и вокруг стеклянного жилища валькирии вспыхивает пламя, но на пороге появляется не Зигфрид, а Гунтер. Какое счастье, что Хольтену (чуть ли не единственному режиссеру "Кольца"!) пришло в голову не маяться дурью и не переодевать тенора в баритона! Разумеется, исполнителю партии Гунтера - Гвидо Пэваталу – приходится совсем немного помучаться с чужой тесситурой, но оно того, ей богу, стоит. Увидев незнакомца, Брюнхильда хватается за телефон, пытаясь связаться с Зигфридом, но, как легко догадаться, «абонент вне зоны действия сети». После изъятия кольца «Зигфрид-в-образе-Гунтера» удаляется и вместо него в комнату, из которой только что вышла Брюнхильда заходит Зигфрид в своем нормальном обличии и замечает на столе фотографию, на которой он изображен с Брюнхильдой. Он вздрагивает, отбрасывает фотографию, как наваждение, забирает меч со шлемом и уходит.

Сильно постаревший и еще более уродливый Альбирих чертит на школьной доске родословную богов и людей, пытаясь настроить против своих врагов сына Хагена. Но злая судьба бедного Альбериха такова, что отрекшись от любви он не только не любит сам, но и внушает ненависть окружающим. Этот потрясающий ход – одна из выдающихся находок режиссёра! На словах «Mir selbst schwör' ich's; - schweige die Sorge!» Хаген вонзает в отца нож, и умирающий нибелунг призывает возлюбленного сына хранить твёрдость и верность делу.

Комната с трупом Альбериха медленно уплывает под сцену, и мы видим силуэт современного сити и припаркованный слева автомобиль. Зигфрид возвращается со сватовства на чёрном кабриолете SLC, а Гутруна, появившись в розовом халате, учиняет ему допрос с пристрастием.

Когда Зигфрид с Гутруной уходят, Хаген по тревоге поднимает в ружье толпу вооруженных боевиков. После того, как вместо животных «рать Гунтера» приносит в жертву трех живых людей, которых натуралистичными выстрелами в голову убивает Хаген, следует раздача водки и кокаина… В вильгельмовской шинели выходит Гунтер: он ведет Брюнхильду со связанными руками. Братва в восторге глядит на новую добычу своего хозяина. В свадебных нарядах появляются Зигфрид и Гутруна.

При упоминании любимого имени Брюнхильда оборачивается и, увидев отца своего будущего ребенка, с радостной надеждой бросается к нему на шею! Но Зигфрид хватает её за руки и отталкивает. Брюнхильда все еще не может понять случившегося. Гутруна подает ей руку, но потрясенная женщина не замечает её: она пытается заглянуть в глаза Зигфриду с улыбкой и тайной надеждой, что весь этот кошмар сейчас развеется, как сон. Блестяще сделана мимика у Ирен Теорин – её Брюнхильда легко выдерживает крупные планы, несмотря на возрастную корпулентность, и эта сцена становится настоящим триумфом Теорин-актрисы.

Прекрасно исполняет роль Гутруны и Ильва Кильберг: она пытается поддержать Зигфрида, но не уверена, вся ли правда ей доступна, ведь Брюнхильда обвиняет Зифгрида в предательстве и лжи. Между тем, режиссёру так грамотно удаётся выстроить эту мизансцену и настолько правильно поставить актерам задачи, что мы становимся прежде всего свидетелями внутренней драмы Брюнхильды, а потом уже публичного скандала, который обычно доминирует в этом разоблачении Зигфрида в любой другой постановке. Зигфрид искренне рассказывает о прошедшей ночи, но Брюнхильда говорит об их былом счастье и, залепив невольному лжецу оплеуху, показывает всем живот с плодом их совместной жизни. Хаген предлагает для клятвы штыковую винтовку. На ней же клянется и Брюнхильда, прорвавшаяся в круг, обступивших Хагена и Зигфрида мужчин. Гутруна, прекрасно понимающая правоту Брюнхильды, пытается что-то возразить брату и будущему мужу, но бесполезно. Когда свадебная процессия удалается, Брюнхильда пытается броситься вслед за Зигфридом, но охрана преграждает ей путь. Гунтер нервно закуривает. Хаген прохаживается, удовлетворенный своей затеей.

В сцене охоты мы видим верхнюю часть того самого бассейна, в котором резвились веселые русалки в «первой серии»: он покосился и потрескался. Вся сцена залита зеленым бутылочным светом. Входит Зигфрид и укладывается отдохнуть: именно во сне ему являются престарелые Воглинда, Вельгунда и Флоссхильда. Послушав болотных кикимор, Зигфрид пытается снять змеевидное плетение с руки, но не может: кольцо срослось со своим хозяином. Жертва определена. Судьба предначертана. В сомнамбулическом состоянии Зигфрид произносит свой монолог о бесстрашии, но в его словах лишь бравада. Почетные пенсионерки-подводницы хватаются за голову, и тут Зигфриду, наконец, удаётся снять браслет. Он швыряет его под ноги бабулям, которые, видя одержимую непреклонность героя, решают не вмешиваться в ход событий и снова надевают браслет на руку сонному Зигфриду: пусть уж всё идёт, как идёт…

Во время рассказа Зигфрида о своем прошлом один из доверенных лиц Хагена осторожно убирает Нотунг подальше от хозяина, а Хаген всыпает в свою флягу белый порошок и, когда на Зигфрида, упомянувшего об утесе Брюнхильды, вдруг нападает судорога, предлагает ему выпить. Вместо воронов Хаген отвлекает Зигфрида, указывая на появившуюся Брюнхильду, которая становится свидетелем предсмертного прозрения героя… Планшет сцены с хором медленно тает во мраке, и в свете двух лучей остаются только Зигфрид и Брюнхильда. Одержимая местью, она предала свою любовь и теперь отворачивается от Зигфрида, обливаясь слезами.

Под первые звуки марша в глубине сцены высвечиваются архивные стеллажи, и мы переносимся в самое начало «Золота Рейна»: Брюнхильда пытается найти объяснение странной измене Зигфрида. Она находит колбу с отрубленной рукой Альбериха и какой-то фолиант, который судорожно просматривает. Поняв, что Зигфрид стал жертвой обмана, Брюнхильда подносит руку ко рту, и в кульминационный момент раскатистого оркестрового форте разражается истошным криком отчаяния… Её дикие рыдания слышны сквозь величественную боль музыки. Стена за стеллажами озаряется небесным светом, и мы видим летящий прямо на нас клин реактивных самолетов: словно салютом в честь погибшего героя грозные машины тюльпаном разлетаются в стороны… Это одна из самых мощных сцен, которые я видел в оперном театре вообще, и однозначно лучшая визуальная интерпретация этого великого марша!

Под звуки горна Зигфрида сцена с Брюнхильдой медленно уплывает в правую кулису, и мы видим Гутруну, которая, лежа на диване, нервно щелкает пультом от телевизора. Она пытается дозвониться до Брюнхильды, но – бесполезно. Вошедший Хаген рассказывает, что процессия, которую Гутруна увидела на улице, несет тело её мертвого мужа. К сожалению, вокал Петера Клавенесса, исполнившего в записи Хагена, очень слаб для таких мрачно драматических фрагментов, хотя драматически образ сделан на редкость удачно: более омерзительного образа Хагена я не встречал (и уж, конечно, не сравнить это наглое ничтожество с образом инфернального злодея, созданным неподражаемым Михаилом Петренко – лучшим Хагеном из всех, мной слышанных).

Хаген застреливает Гунтера из пистолета и хочет снять браслет с руки Зигфрида, но, угрожая пистолетом (а что еще остановит этого подонка?), дорогу к трупу ему преграждает Брюнхильда… Сцена медленно пустеет, и Брюнхильда остаётся одна с телом Зигфрида. Прижимаясь к нему щекой, она произносит слова о величии лучшего из лучших. Сзади появляются фолианты, сложенные на паллетах, между ними кресло, стоящее спинкой к залу. В нем - дряхлый старик, держащий обломки копья. Это Вотан. Словно убаюкивая, Брюнхильда прощается с умирающим отцом… Появляются валькирии, и Брюнхильда посылает их со страшной вестью в Валгаллу. Положив на один из фолиантов браслет власти, она поджигает горы талмудов. Медленно разгорается пламя, охватывая все новые и новые книги. Пылающие паллеты удаляются в глубь сцены, а под лейтмотив Логе гигантской проекцией пламени вспыхивает огромный задник сцены. Брюнхильда хватается за живот и быстро удаляется со сцены. Такого пожара в оркестре я не слышал никогда: тут и басовый перехлест, и валторновое буйство, группы инструментов словно сшибаются друг с другом, как падающие перекрытия, охваченные огнем! Описать этот огенно-звуковой ураган невозможно. Это нужно слышать.

Хаген пытается выхватить из пламени браслет Зигфрида, но его рука (несчастная правая рука нибелунга!) вспыхивает огнем и вся сцена со сгорающим заживо сыном Альбериха проваливается под планшет. Туда же сквозь дым, образующий огромное кольцо, спускаются с колосников пылающие фигуры богов – Фрикки, Доннера, Фрейи и Фро. Мрак поглощает бушующее пламя.

В лучах светящегося лунного диска мы видим Брюнхильду: в длинной белой рубахе с окровавленным подолом она держит на руках новорожденного малыша и счастливо улыбается… Звук детского плача завершает эпопею…

«Гибель богов» у Хольтена становится именно сумерками, но сумеками предрассветными (одно из значений слова “Daemmerung” в немецком – ‘рассвет’), и это жизнеутверждающее преломление трагической развязки первоисточника не может вызывать никаких нареканий ни у одного человека, умеющего видеть музыку, ведь в финале мы слышим райской красоты струнное умиротворение, в котором нет ни боли, ни отчаяния, ни смерти, ни тоски... Эта жизнеутверждающая вера режиссера в бесконечность мира, добра и любви, пробивающиеся сквозь любые затмения разума и совести, нравственности и морали, – всего того, чему противостоит Власть с её всепоглощающей губительной силой, - и есть позиция настоящего художника, выражающего своей работой не только букву первоисточника, но и его человеческую сущность. Как талантливый визажист, изменяя естественный вид лица, открывает нам суть внутреннего мира человека, так и серьезный режиссёр превыше буквального следования оригиналу ставить выражение генеральной идеи самого произведения. «Кольцо Нибелунга» Хольтена стало одной из тех редких работ, которые, не соответствуя ремаркам автора, соответствуют духу его творения.