Рихард Вагнер

Код участника 10

Современная цивилизация. Подобно тому, как обезьяна находится между львами, уверенно и твердо демонстрирующими себя как сильные дикие животные, и людьми, так наш современный цивилизованный человек стоит между нагим, сильным человеком природы и прекрасным человеком будущего: он безобразен и нелеп в несовершенстве своей формы и сущности. В природе все жанры прекрасны, переход от одного к другим кажется нам по праву безобразным.
(Под плохой культурой я имею в виду ту цивилизацию, которая выросла из нашей цивилизации).

«Разделяй и властвуй» — так говорил себе Бог, мерой которого было безобразное, когда он создавал план нашей цивилизации. «Отделяй желание всех к всеобщему наслаждению, пусть каждый захочет сам наслаждаться, тем самым ты добьешься поклонения безобразному» — на этом основывается все современное понятие дуализма, разобщенность тела и души в отречении человека чувственного от человека мыслящего.

Аристофан и Сократ.
Высказывание [Михаила] Бакунина о том, что он, придя к отвращению нашей цивилизации, вдруг почувствовал необходимость в том, что нужно стать музыкантом.
Искусство будущего в соотношении с климатом. Обусловлено ли нашим климатом то, что мы являемся безвольными и грешными, и препятствует ли это быть нам сильными и здоровыми? Если бы мы были таковыми, мы были бы также прекрасны.
Готтентоты обмазывают себя жиром и т.д. А если бы европеец также обмазывался жиром, когда он пребывал в земле готтентотов, то был бы этот отвратительный обычай залогом благоприятного влияния климата?
Являются ли турки и сегодняшние греки такими же, какими были древние греки в том климате?
Для изобразительного искусства — в особенности для скульптуры — очень показательно, что предмет, который должен быть изображен, заказывается; таким образом, создается художественное произведение.
(Для моего оправдания против нападок на меня из-за возможных неточностей во второстепенных вопросах служит мне [Г.Э.] Лессинг, Лаокоон XXIX).
История о табакерке, с которой не слишком деликатно обращались.

Город и страна.
Байрон хочет создать эпос и для этого ищет себе героя. То, что он ищет героя, это и есть откровенное признание нашего абстрактного, лишенного любви создания произведения искусства.
Человек, который есть то, чем он может быть (не согласно пониманию морали, но по своей натуре), кажется прекрасным не только тому, кто его любит, но он действительно таков, если мы все будем тем, кем мы можем быть, мы будем действительно прекрасны.
Чего так не достает современному артисту балета в наготе: воли?
Благодаря микроскопу мы можем увидеть и даже сосчитать тысячи мышц у гусеницы: но для того ли они существуют, чтобы их видеть и считать? Определенно нет: наш природный глаз воспринимает только внешний образ, который таит в себе наслаждение красотой. Таково отношение всего научного мира к искусству.
Кто не в состоянии радоваться, того ждет смерть! — Тот, кто не достоин жизни, для того она не имеет очарования.
Когда Вахильда родила викингу сына, пришли три норны и передали ребенку дары: самая старшая подарила мудрость, более молодая — силу, наконец, третья [Норна], подарила нрав, всегда не довольный, постоянно ищущий, стремящийся к новому. Викинг был рассержен последним даром и отказал самой молодой Норне в своей благодарности. Скульд поднялась и забрала свой дар обратно. Отец горько раскаивался в этом. Ребенок стал великаном, обладающим большой физической силой и мудростью, глубоким разумом: но ему недоставало энергии, способности к деятельности; он осознавал этот недостаток, что его очень огорчало, но он не в состоянии был восполнить это чем-либо. Эта неуклюжесть великана становилась предметом насмешек: он выносил их, т.к. понимал правдивость этого, и сердило его лишь то, когда двусмысленно говорили о его матери. Он никогда не строил себе корабль, но он знал мелководья рек и морей, и переходил их вброд: поэтому и прозвали его Вате [Переходящий вброд]. Он словно немецкий народ, над которым все еще довлеет отсутствие дара самой молодой норны, включающего волю, деятельность.

1. Гений. (Вечно: 1. Наполнение, отрицание, художественное произведение вне времени — это есть драматический гений. 2. Продолжительность времени — неподвижный гений пластического искусства. 1. Коммунизм. 2. Эгоизм).
Восторг большого мастера парализует нашу собственную активность: по праву мы считаем более «совершенного» стоящим выше нас именно потому, что мы еще не совершенны: рассматривая, однако, предмет его творческого гения, мы признаем в нем само искусство, и тогда мы должны усомнится в своей невозможности сделать что-либо более значительное, если мы рассматриваем искусство и произведение отдельного гения как одно целое. Но это может быть, однако, только вид, а не жанр искусства.
Осознаваемая бессодержательность жизни вызвала понятие времени только в том смысле, что главная особенность — его текучесть, а не оживление.
2. Трагическая субстанция (трагический принцип) древности, современности, и будущего.
3. Мужчина и женщина, (или только: женщина).
4. Семья.
5. Люди (общество).
6. Добродетель — порок. Закон — грех.

l. Фортепиано. (Очень важно). Прогрессивная абстракция: человеческие голоса; инструменты = абстрагированные человеческие голоса: фортепиано, абстракция оркестра на пользу эгоизма.
2. Бетховен и Россини.
3. Спектакль (без музыки). Если абсолютная музыка является цветом без рисунка, то абсолютная поэзия — это рисунок без цвета.
Разум — это человеческое знание природы, словно зеркало, правдиво отражающее природу в мозгу человека: разум не может знать ничего другого, кроме природы: знание, находящееся за пределами природы было бы бессмысленным.
Анархия. Свобода — это отсутствие господства над нами, нашим существом, нашим знанием и желанием. Если же добровольно мы имеем над собой власть, которая ничего другого не предлагает, как только то, что нам необходимо, что мы хотим, то она окажется лишней и неразумной. Только если мы себя считаем невежественными и самовольными, мы могли бы
считать власть над нами полезной, т.е. власть, которая от нас требовала бы правильное знание и желание: однако, уже в том, что мы считаем ее полезной, мы доказываем, что мы сами знаем, что мы хотим, и поэтому доказываем ненужность власти. Терпеть власть, которая, с нашей точки зрения, не знает и не хочет правды, это раболепство.
Ни один не может быть счастлив, пока мы не все счастливы, потому что ни один не может быть свободен, прежде чем все не будут свободны.
Сила — инстинкт — воля — наслаждение.
Любовь — инстинкт: любовь половая. Семейная любовь (идея). Мужская любовь. (Общество).
Разум — понимание сути явлений (истина). Разум: мера жизни.
Свобода (это действительность).
Чем самостоятельнее и свободнее, тем сильнее любовь: сравните: материнскую любовь львицы с любовью коровы, любовь волка и волчицы с любовью овец.
Бог: Идея во всех образах — к страданию людей.
Свобода: разрешение идеи в бытие.
О, как мало вы думаете о человеке из-за вашей любви к Богу!
Греческий Аполлон был только Богом прекрасных людей: Иисус — Бог всех людей; сделаем же всех людей прекрасными, наделив их свободой.
Теперь ничто не свободно так, как художественное произведение, словно явление, заключающее в себе прекрасное и сильное: каждая идея не свободна до тех пор, пока не воплощена в жизнь: только лишь истинная жизнь в красоте и силе свободна.
Самое совершенное состояние на земле это состояние, когда возросшие требования человеческой натуры не могли бы остаться неудовлетворенными обществом в полной мере.
Счастье человека существует в наслаждении: наслаждение — это удовлетворение желания: путь от желания до удовлетворения — это деятельность. Желание, направленное на себя, есть страдание, посредством удовлетворения в наслаждении возникает радость: творение природы дало человеку все, чтобы удовлетворить его потребности. Сама природа произвела человека не ранее, чем предоставила средства для его существования; ни один человек не был создан в пустыне.
Общество в его разнообразии повышает потребности человека, повышает, таким образом, наслаждение и радость благодаря удовлетворению этих повышенных требований. Общество, которое повышает потребности каждого индивида, оно как раз, не наполняет этого каждого и оно есть грешное, производит ужасное состояние страдания и порока, о котором мы
знаем из истории и сейчас осознаем это все глубже. Это деспотизм во всех различных формах. Свобода, напротив, заключается в том, что как для индивида, так и для общества на пути от требования к наслаждению, т.е. как в деятельности индивида, так и в деятельности общества не существует никаких препятствий, и единственная общественная обязанность может состоять только в том, чтобы посредством общественной деятельности преодолевать естественные препятствия, противостоящие удовлетворению требования, которое повышено самим обществом. Наслаждение удовлетворением физических потребностей человека продуктивно для одного, так как у него есть человеческое тело и ему необходимо питание. Удовлетворение потребностей любви продуктивно для общества, потому что она увеличивает человеческий род. Любовь, таким образом, является для общества матерью: — она может быть лишь единственным его принципом.
С самого начала истории нам известен только один рычаг движения: это повышенные потребности человеческой натуры, ведущие к преступлению. Порок, преступление представляет собой деятельность человеческого рода: в нем особенно проявляется (в большом искажении) человеческая натура. Зато добродетель есть неутоленная потребность, отречение, страдание, жертва. Только порок мы видим в истории продуктивным: зато добродетель бессильна, потому что она есть только отрицание порока; она не деятельна: там же, где она проявляет деятельность, она также становится пороком.
В ходе исторического развития сформировались, таким образом, в полной мере необычайные способности человеческой натуры, и доминантой его является чудовищная деятельность, употребленная человеческим родом для удовлетворения немыслимо увеличенных желаний, потребностей, выполнение которых и должно быть наивысшим наслаждением.
Если бы мне была передана земля, чтобы сделать на ней общество счастливым, то я не смог бы сделать ничего другого, как только предоставить ему полную свободу в самостоятельной организации: эта свобода возникла бы сама собой из разрушения всего того, что ей противостоит.
Революция — это движение массы с целью присвоения и использования силы, она до этого времени смотрела на обладающих этой силой, страдая и восхищаясь, а затем с завистью и возмущением. Исходным пунктом ее реакции является страдание, отречение, ограничение — т.е. исходный пункт добродетели, которую она хочет победоносно поднять над пороком. Но в этом движении необходимо развитие действия; страдание становится страстью, добродетель пороком: увеличенная в борьбе потребность может быть утолена только увеличенным наслаждением, и так развивается сила и способность массы, которая, наконец, непременно должна придти к тому моменту движения, который противопоставлен исходному пункту движения — лишению — т.е. масса, добившаяся той же силы и способности, что и индивидуум (аристократия), и только тогда возможна свобода, а именно среди равных по силе, как возможна любовь среди равно достойных ее.
Чудовищное движение шагает по миру: это шторм европейской революции; каждый в ней принимает участие, и тот, кто не содействует ей напором, тот поддерживает ее противостоянием.
Где нет потребности, там безжизненность; где исполнение потребности неестественно затруднено, т.е. есть препятствия для деятельности, там страдание; где требованию исполнения полностью отказано, там смерть.

Чудесное в искусстве.
Сжатие, уплотнение разветвленных разнообразнейших явлений, которые в своем многократном соединении многочисленных звеньев являют собой нечто единое, обладает силой воздействия. Ясно обозримое соединение, которое без глубочайшего исследования и самого большого опыта остается для нас непостижимым и при взгляде на него наполняет нас удивлением, изумлением — это есть в искусстве, действенность которого может проявляться только во взаимосвязи с определенными временными и локальными явлениями, может быть достигнута только посредством чудесного. Здесь в поэтическом вымысле чудовищная цепь соединения разнообразнейших явлений уплотняется в союз легко обозреваемых менее многочисленных звеньев, и этим менее многочисленным звеньям сообщается сила и мощь всей цепи: и эта мощь есть чудесное в искусстве.

Техника.
Техника — это растущее достояние всех художников с момента возникновения искусства; ее можно освоить и овладеть. То, что можно передать с помощью техники, впрочем, не изучается, и поэтому мы об этом не говорим.

Лирика и драма.
(Юность, зрелый возраст. Бессознательность — сознательное и т.д.). Лирика — самонаслаждение искусства в себе: драма — предложенное наслаждение другим. (Утро и вечер) — весна — осень. — Осенью мы наслаждаемся плодами, которые весна принесла нам как цветы. Весной мы
все становимся лириками — осенью (замирание — уныние) драматургами. Художественное оживление весны (зима) — новый переход драматургии в лирику — зимы в весну: выход людей из искусственных помещений в природу.
То же самое происходит в более крупном масштабе: (всемирно-исторически, как мы имеем = развитие художественного произведения будущего из сознания, т.е. из знания природы, мифа, и первоначальной лирики). Человечество в его расселении на Земле: — Тропические страны = постоянные весна и лето — преимущественно для лирики. Средняя зона = изменение: преимущественно осень: драма. Взаимное оплодотворение: всегда новое освежение северной драмы лирикой юга: — усиление, укрепление тропической лирики посредством соприкосновения с драмой севера: — разнообразнейшие переходы.

Гений.
Весь дар гения — опережающего — мог состоять в лучшем случае только в возвышении эгоизма: Обоготворение, — мы боготворим то и молимся только тому, что нам непонятно: то, что мы совершенно понимаем, мы любим, мы объясняем как часть нас, как нам подобное. Это будет даром индивидуального гения в будущем.
Античность: — из хора к индивидууму; современность: Шекспир, — начало с индивидуума.
Рождение из музыки: Эсхил.
Декаданс [упадок] — Еврипид.
То, что с тех пор вышло из трагедии, это была лишь деятельность отдельного гения — Шекспира. А драма как жанр — ничего.

Цвета и звуки.
Мне встречались одухотворенные люди, не имевшие никакого отношения к музыке, которые пытались восполнить невыразительность музыкальных образов цветовыми впечатлениями; однако, никогда не встречался музыкант, у которого при звуках появлялись бы цветовые образы, разве что фразеологически.

Модуляция.
О модуляции в чистой инструментальной музыке, и в драме. В корне различное качество. Быстрые и далекие переходы здесь часто так же необходимы, как там недопустимы, из-за отсутствующих мотивов.

Стиль.
Не только правильно, а в определенном смысле поэтически написал бы некто, который при каждом иносказании сохранял бы чувственное значение абстрактно использованного существительного для всех относящихся к нему эпитетов или глаголов.
Например, вместо: его самостоятельность прорывается через скрывающий ее покров (что неправильно): его самостоятельность предстает вдруг неприкрытой (или свободной от покрова): причем образ статуи сохранился бы после ее открытия.
Опера похожа на действие в концертном зале: ослабление разума. И, наоборот, в завершенной драме образы нереального другого мира, проецируемые «Волшебным фонарем» [Laterna magica], проходят перед нами, как перед духовидцем образы всех времен и пространств. Музыка - это свет этого фонаря.
Мы говорили: в опере нужно что-то видеть, так как нас музыка не наполняет; здесь снижается слух, — музыка более не воспринимается интенсивно. Теперь наоборот, музыка должна была бы воодушевлять зрение таким образом, чтобы это зрение видело бы музыку в образах.
Так — в нашей истории искусств — музыкант (как художник) извне вводится в свое искусство; Моцарт умирал, когда он проник в тайну, Бетховен сначала проник внутрь.
Бетховен — Шуман.
Музыка: созерцание понимания.
Гете — физик, ставший поэтом, Шиллер — метафизик, ставший поэтом.
Будда — Лютер; — Индия — Северная Германия; католицизм. (Юг — север). Средневековье. Постепенное отречение; в Германии накануне реформации Лютер понимал, что климатические условия не способствуют проповедованию учения Будды, касающегося отречения: так больше не должно продолжаться здесь, где мы едим мясо, пьем, роскошно одеваемся и живем: здесь нужно умерить свои потребности; но здесь так часто жалуются на жизнь, что невозможно выдержать ее без «вина, женщины и пения», и невозможно даже служить нашему древнему Божеству.

(Мариенфельд, апрель 1864).