Тристан. Психологический этюд

Ю.Полежаева

Опера "Тристан и Изольда" написана по мотивам известной средневековой легенды, но представляет собой, при формальном совпадении множества деталей, совсем другой сюжет. Классическая история жизни, освещенной светом огромной любви, или, возможно, история любви, пронесенной через целую жизнь, преодолевающей любые препятствия, время и расстояния и торжествующей даже над самой смертью - в изложении Вагнера превратилась в историю liebestod, любви-смерти, любви, ведущей к смерти, любви, зовущей смерть... С этим утверждением никто не спорит. Менее очевидно, как я недавно обнаружила, что в этом другом сюжете участвуют другие люди. У вагнеровских Тристана и Изольды не только иное отношение к любви и к жизни, по сравненпию с героями легенды - они сами другие, другие личности - собственно, именно этим, возможно, и вызвано все остальное. Особенно это справедливо в отношении Тристана - но именно на вагнеровского Тристана, по моим впечатлениям, люди более всего склонны переносить свои укоренившиеся впечатления от Тристана легендарного, не замечая принципиальных различий.

Я надеюсь построить здесь психологический портрет вагнеровского Тристана и показать, чем и почему он отличается от "оригинального". Чтобы не повторять постоянно "мне кажется" и "на мой взгляд", сразу скажу один раз, что мое вИдение Тристана, разумеется, субъективно и ни в малейшей степени не является единственно возможным - просто лично мне оно кажется наиболее вероятным и обоснованным.

Если верно, что о человеке можно судить по его поступкам, то так же верно, что при этом надо учитывать обстоятельства, в которых совершены эти поступки: одно и то же действие в разных обстоятельствах может означать совершенно разные душевные движения. Коварство изменений, внесенных Вагнером в сюжет, именно в том и состоит, что герои совершают те же самые поступки - но при других обстоятельствах. Чтобы показать разницу и объяснить, что из неё следует, мне придется здесь кратко пересказать классический вариант легенды, акцентируя моменты, измененные или вообще выброшенные Вагнером. (В этом я опираюсь на реконструкцию Бедье, которая, правда, написана намного позже оперы Вагнера, но объединяет все ключевые моменты легенды из разных средневековых источников).

Итак, оригинал.

Эпизод первый. Отец Тристана, мелкий король на западном побережье Франции, был убит за несколько дней до рождения Тристана врагом, захватившим его королевство. Мать умерла от горя, узнав о смерти мужа. Новорожденного Тристана спас верный придворный и воспитал вместе со своими детьми, как сына. После некоторых приключений Тристан оказался на службе у своего дяди короля Марка, который предоставил ему войска для восстановления своих прав. С этой помощью Тристан отбил назад свои родовые земли и убил врага, виновника гибели родителей. После этого он подарил свои земли придворному, некогда его спасшему, а сам вернулся на службу к Марку, чтобы отблагодарить его за помощь в отмщении. В ходе всех этих событий Тристан проявляет себя всесторонне благородным, умным, честным и разнообразно талантливым, а также бескорыстным и способным на глубокую благодарность. Не мудрено, что бездетный Марк его любит и готов назначить наследником - однако, объективно Тристан является безземельным наемником, бедным родственником, облагодетельствованным дядей, поэтому понятно и появление недовольных этой идеей.

Эпизод второй. Прибывает знаменитый непобедимый боец Морольд, брат ирландской королевы, за данью. Это тяжелая и унизительная дань, включающая в себя, помимо разных металлов, также и людей, отпрысков знатных родов, которых надо отдать в рабство - но от выплаты дани можно избавиться, победив Морольда в поединке. Тристан вызывается драться и побеждает, после чего говорит опечаленным соратникам Морольда: "Ваш господин славно дрался, но проиграл. Видите, как зазубрен мой меч - осколок стали засел в его голове. Так пусть же этот кусочек стали и станет последней данью Корнуолла". Соратники привезли тело Морольда домой для погребения, его племянница Изольда участвовала в ритуалах и сохранила пресловутый кусочек стали.

Эпизод третий. Раненого Тристана никак не могут вылечить и, наконец, по его просьбе отправляют в море на ладье на волю волн - без оружия, с одной арфой. Ладью приносит в Ирландию, где Тристана берется лечить Изольда. Понимая, что его занесло к врагам, Тристан называется жонглером Тантрисом и убегает, как только начинает выздоравливать. Если Изольда и испытывала симпатию к пациенту, она вряд ли позволила себе показать это - она принцесса, а он какой-то жонглер. Тристан безусловно испытывал симпатию к Изольде, не говоря уж о благодарности - но она в тех обстоятельствах должна была ему казаться недоступной как небо.

Эпизод четвертый. Вернувшегося Тристана Марк на радостях объявляет наследником, но недовольные придворные настаивают на женитьбе короля, в надежде получить более законного наследника. Тристан, с одной стороны, оскорблен подозрениями, что совершал свои подвиги в корыстных целях, а, с другой стороны, не может забыть Изольду. В результате, чтобы доказать свою бескорыстную верность Марку, он вызывается сосватать ему вражескую принцессу.

Эпизод пятый. Когда замаскированное посольство Тристана прибывает в Ирландию, обнаруживается, что столицу терроризирует дракон, за победу над которым король обещал руку Изольды. Тристан убивает дракона, но снова ранен, а плодами его победы пытается воспользоваться нехороший сенешаль. Изольда не верит в подвиги сенешаля, находит на поле боя раненого героя и снова начинает его лечить. Однако, сейчас Тристан уже вооружен, и Изольда узнает его по зазубренному мечу. Она заносит меч над беспомощным раненым, но он говорит: "Сначала выслушай! Ты дважды спасла мне жизнь, поэтому она принадлежит тебе. И хотя я убил дракона и честно завоевал твою руку, ты можешь меня убить - но после этого тебе придется выйти замуж за сенешаля". Изольда опустила меч, а Тристан поклялся, что его цель - не месть, а заключение мира. Тут надо отметить, что он таки слегка лукавил и не сказал ей, что прибыл сватом от короля. Не сказав прямой лжи, он позволил Изольде обмануться самой и выбирать не между сенешалем и неизвестным старым королем, а между сенешалем и данным конкретным героем. В результате Изольда активно его поддержала, и когда выяснилась истина, ей уже было некуда деваться - а её родня только порадовалась, что жених оказался куда почетнее, чем они сначала подумали. Самому Тристану с самого начала этого эпизода было некуда деваться, т.к. он уже прибыл во главе посольства. Отплывая в Корнуолл с королевской невестой, он, несомненно, осознавал, что она только что согласилась выйти замуж за него самого - но, с другой стороны, у неё для такого решения было много других аргументов, кроме личной симпатии.

Эпизод шестой, критический. По пути в Корнуолл Тристан и Изольда случайно выпивают волшебный напиток и не могут противиться вспыхнувшей взаимной страсти.

Эпизод седьмой, длинный. Влюбленные в течение некоторого времени тайно встречаются, проявляя чудеса изобретательности, потом после разоблачения сбегают буквально с казни и два года (!) живут в лесу в шалаше. С милым и в шалаше, конечно, рай, однако в конце концов обоих начинает мучить совесть: Тристана из-за тягот и лишений, которые по его вине терпит любимая, а Изольду - за то, что герой вместо свершения славных подвигов ловит кроликов. Они договариваются расстаться: короля удается убедить, что ему все примерещилось, и он соглашается принять Изольду обратно при условии изгнания Тристана. Изольда возвращается к жизни королевы, а Тристан отбывает на континент. Оба они проявляют себя замечательно находчивыми и остроумными, а также настоящими борцами, готовыми бороться за жизнь, друг за друга и за свою любовь до последнего в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. Однако, тем не менее, каждый из них оказался способным пожертвовать даже своей любовью и возможностью быть рядом с любимым - ради блага этого любимого.

Эпизод восьмой, самый длинный и последний. Перед расставанием Изольда дала Тристану перстень в качестве сигнала: она надеялась, что он где-нибудь устроится и вызовет её к себе. Тристан, однако, надеялся её забыть и после нескольких лет скитаний по всей Европе даже женился. Это не помогло, в течение нескольких последующих лет он пару раз срывался, приезжал в Корнуолл и тайно встречался с Изольдой - но открыто вызвать её к себе так и не решился, пока не получил на очередной войне смертельного ранения. Тут он послал перстень, и Изольда, как обещала, все бросила и приехала - но опоздала и умерла у тела Тристана. Из их расположенных рядом могил выросли два розовых куста и сплелись ветками. Уф-ф-ф...

Теперь посмотрим, как этот сюжет изменил Вагнер и что из этих изменений следует.

Как мы узнаем в третьем акте, вагнеровский Тристан свои родовые земли сохранил - они бедные и заброшенные, но тыл у него все-таки есть. Мать Тристана умерла родами, и он совсем осиротел в достаточно сознательном возрасте, чтобы запомнить, как о смерти его отца возвещал печальный пастуший напев. Ни о каких врагах, завоеваниях, поражениях и отмщениях в связи с родовым поместьем не упоминается - и это не просто пропущено, это сюжетный факт. У вагнеровского Тристана нет повода благодарить Марка за военную помощь - наоборот, нам дважды сообщают, что это как раз Марк обязан Тристану своими землями и короной.

Первым делом из этого следует, что вагнеровский Тристан заметно старше "оригинального". В легенде, Тристан отправился отбивать свое королевство сразу по посвящении в рыцари, лет этак в 16-18, и угодил на бой с Морольдом сразу после этого. У него просто не было времени сильно прославиться, бой с Морольдом был его первым широко известным подвигом. В опере, напротив, когда Изольда спрашивает мнения Брангены о Тристане, та восторженно отвечает: "Он чудо стран окрестных, прославлен и велик! Герой он беспримерный и доблести оплот!" (Дословно: "герой, не имеющий равных, кладезь славы и обаяния"). Другими словами, здесь Тристан - уже широко известный и прославленный герой, победа над Морольдом сделала его вообще чемпионом №1 в Британии, и среди его подвигов есть и деяния, принесшие Марку королевство и трон.

Возникает тогда интересный вопрос, почему же придворные Марка так настаивали на женитьбе короля и появлении другого наследника? Ведь здесь Тристан - уже не безземельный молокосос, королевский любимчик, которому пару раз повезло (как могли бы рассуждать бароны). Здесь он землевладелец, не хуже прочих, взрослый мужчина и не просто прославленный воин - доказанно самый лучший! Да ближайший кровный родственник короля, которому король ещё и обязан своим положением! При таких обстоятельствах Тристан - совершенно естественный и законный наследник, против него не должно быть аргументов. Конечно, у каждой яркой личности есть завистники и недоброжелатели - но чтобы "весь двор и весь народ"? Чем же это наше "чудо стран окрестных" умудрилось так достать соотечественников, что, несмотря на все его заслуги, они не хотят видеть его на троне?

Некоторый свет на этот вопрос может пролить вагнеровский вариант второго эпизода, боя с Морольдом: обезглавленное тело побежденного рыцаря было без всяких почестей зарыто на острове, а его отрубленную голову Тристан послал в Ирландию в качестве дани. Можно предположить, что наш блестящий герой не обладал добродетелью великодушия к побежденным, а обладал, напротив, весьма специфическим чувством юмора и склонен был над побежденным поглумиться. Вероятно, то же можно было сказать не только в отношении побежденных, но и в отношении слабейших - а таковыми были почти все окружающие.

Интересно также вспомнить рассуждение, которым Курвенал ответил Брангене на требование Изольды, чтобы Тристан подчинялся ей как вассал: "Кто блеск венца, Корнуолла трон, ирландке в дар поднёс, кто сам теперь её дарит, тот ей уже не слуга. Властитель он, храбрый Тристан!". Фактически, то же рассуждение справедливо и в отношении Марка, так что отношения между племянником-вассалом и обязанным ему дядей-королем должны быть весьма непростыми. Возможно, Тристан искренне любил Марка, заменившего ему отца, но его верность - это не верность вассала королю, а верность своим собственным, выбранным для себя теоретическим принципам - грубо говоря, верность себе. Легко предположить, что он обычно вел себя попросту слишком нагло, чтобы иметь меньше врагов, чем сторонников.

С другой стороны, Брангена не зря упоминает "кладезь обаяния" - Тристан, несомненно, умел быть обаятельным, когда хотел, это подтверждает и успешное завершение дипломатической миссии с недавним противником - без всяких драконов! И, так же несомненно, пользовался успехом у женщин - что само по себе могло дополнительно создать ему много врагов. Как видим, чистый благородный юноша постепенно скрывается в тумане, а вместо него проявляется кто-то, больше похожий на моцартовского Дона Жуана: человек очень одаренный, умный, талантливый - и очень недобрый, блестящий боец и обаятельный кавалер, для которого нет равных партнеров и достойных задач. Человек, идущий по жизни в окружении восторженных рукоплесканий и злобного лая... Не видел ли Вагнер себя в этом зеркале?

И вот мы подходим к третьему эпизоду, который Вагнер объединил с пятым: Изольда лечит героя после боя с Морольдом и узнает по зазубрине меча. Нет никаких драконов и сенешалей, никаких заслуг Тристана перед Ирландией - только убитый Морольд и издевательская посылка его невесте. Если бы в этот момент Тристан, подобно легендарному прототипу, попытался остановить занесенный над ним меч словом - ему было бы нечего сказать, у него нет ни одного аргумента. Тристан и не пытается говорить - он останавливает меч взглядом. Представим себе этот взгляд - крупным планом. Девушка, хоть и гордая принцесса, но невинная и, следовательно, неопытная - и взрослый мужчина, "кладезь обаяния", чемпион, не знавший поражений, и не только в бою... Представим себе этот взгляд, который сама Изольда определила как "оценивающий" - messender Blick - жадный, жаркий, властный взгляд, под которым у девушки слабеют колени и меч выпадает из руки... Можно ли предположить, что Тристан хоть на секунду заблуждался насчет чувств, которые питала к нему Изольда? Он этих чувств сознательно добивался и успешно добился - потому что только любовь Изольды могла спасти его от смерти, если (когда) его узнают.

И ведь взглядом дело не ограничилось: Изольда говорит, что "Давал он с жаром клятвы, что будет век мне предан!". Стало быть, за опусканием меча последовало объяснение, после которого не только Тристан полностью убедился в любви Изольды, но и она сама уверилась в его чувствах к ней. Справедливости ради надо признать, что Тристану хватило порядочности не воспользоваться своей победой - он всего лишь хотел убраться из Ирландии подобру поздорову, в чем и преуспел. Однако, девушка ни в коем случае не могла в тот момент интерпретировать этот факт как то, что она "отвергнута" - напротив, она посчитала его лишь доказательством благородства возлюбленного и серьезности его чувств. Возможно, она не надеялась на примирение стран-врагов, возможно, она предполагала, что больше никогда Тристана не увидит, спасла его и была готова выйти замуж по политическим соображениям за кого отдадут родители, сохранив в сердце тайную любовь...

Принципиальная разница между вагнеровской версией сюжета и классической состоит в том, что эпизоды четыре и пять поменялись местами: здесь Тристан проявляет инициативу сосватать Изольду Марку не до, а ПОСЛЕ своего разоблачения и взаимного объяснения. Когда Тристан явился в качестве свата, у неё не осталось места для сомнений - она была отвергнута и предана. Рыцарь, клявшийся в вечной верности - обманул, добившийся её любви - отказался от неё и отдает другому. Не просто победил - а как с Морольдом, победил и поглумился... Горе и ярость Изольды понятны, но возникает вопрос, чем же были в действительности продиктованы действия Тристана?

В первом акте он сначала ведет себя ровно так же, как Дон Жуан по отношению к доне Эльвире - старается любыми средствами избежать объяснения, а когда не удается - держаться насмешливо и нагло. Но музыка, не говоря уж о последующих событиях, убеждает нас, что это только маска, Тристан в отчаянном напряжении, едва владея собой, лишь играет ловеласа, обманувшего влюбленную девушку. Вполне обоснованное предположение о крайнем эгоцентризме и полном непонимании и отсутствии интереса к чувствам других все равно никак не отвечает на вопрос, зачем Тристану самому-то понадобилось предложить Изольду королю?

Мы не можем предположить карьерные соображения - Тристану некуда подниматься, он и так занимает предельно высокое положение, выше - только король. В отличие от Тристана из легенды этому Тристану уже не надо никому доказывать свою лихость - он, собственно, этого и не делает, дракон отсутствует, сватовство добивается успеха дипломатическими средствами. Он может доказывать, что равнодушен к власти и не стремится к наследству - но для этого подошла бы любая невеста, нет необходимости оскорблять Изольду. Мы не можем также предположить, что именно удовольствие оскорбить и посмеяться было его целью, потому что быстро убеждаемся, что он к Изольде далеко не равнодушен.

Я предполагаю, что именно чувство, которое Тристан, к своему собственному изумлению и, возможно, впервые в жизни, испытывал к Изольде - он и посчитал оскорбительным для своей гордости. Любовь - это зависимость, человек теряет абсолютную самодостаточность и начинает нуждаться в ком-то другом. Соответственно, люди, зацикленные на своей крутизне, склонны считать любовь, как и проявление любого другого человеческого чувства, слабостью - такая точка зрения, говорят, до сих пор существует, например, в криминальной среде. Впрочем, чувство, охватившее Тристана, вряд ли можно назвать любовью: в нем напрочь отсутствует стремление сделать счастливым объект своей привязанности (в отличие, между прочим, от чувства Изольды). Любовь Тристана абсолютно эгоистична, это вожделение, ещё и оставшееся, под влиянием внезапного приступа благородства и благодарности, неудовлетворенным - факт, который он впоследствии тоже склонен сам по себе рассматривать как проявление постыдной слабости.

Он успешно вернулся домой, время идет, а влечение к Изольде, страстное желание её видеть и обладать не уменьшается - и это Тристана бесит. Любая попытка решить проблему каким-то нормальным путем (например, посвататься к Изольде самому) кажется ему позорной уступкой чувствам, недостойным героя. А ничего не делать он не в силах. И Тристан выбирает самое мучительное решение для обоих, он мстит Изольде за то, что не может противостоять влечению к ней, и мстит себе за то же самое. Он бросает вызов - не каким-то там придворным, не врагам и завистникам, а единственному достойному противнику - себе самому, своей страсти, своей "слабости".

Тристан бросает вызов своей любви - и впервые в жизни терпит поражение, не просто проигрывает, а сдается, капитулирует. После этого настоящему самураю остается только харакири... В аннигилирующем столкновении любовь и гордыня порождают неодолимое стремление к смерти.

Есть принципиальная разница между желанием смерти, которое проявляет Изольда в первом акте, и призывом смерти, о котором толкует Тристан во втором и третьем. Для Изольды смерть - это "мщенье злому врагу, сердцу покой в страданье!". Сам факт, что смерть рассматривается как наказание врагу за предательство, говорит о нормальной здоровой системе ценностей: жизнь вообще лучше смерти, но, однако, даже смерть лучше жизни, полной боли. Яд, положенный матерью в ларчик - это не только средство отмщения, но и спасение на крайний случай, "от глубочайшего отчаяния, от высшего горя".

Однако, когда Тристан соглашается выпить предложенный Изольдой кубок, веря, что это яд, для него смерть - избавление не от боли, а от борьбы, капитуляция перед собственной слабостью или тем, что он таковой считает. Смерть - единственная причина и оправдание такой капитуляции. Когда Тристан принимает это решение и "отпускает вожжи", позволяет себе отдаться своей любви - он, вопреки обстоятельстввам, чувствует себя счастливым, и это ощущение счастья соединяется в его душе с ожиданием немедленной смерти. Его система ценностей переворачивается вверх ногами, все, что было важно до сих пор, слава, борьба и победы, теряет смысл по сравнению со смертью, несущей счастье любви.

Заметим, кстати, что для Изольды ничего не перевернулось, она и так что угодно вместе с Тристаном была готова ценить выше, чем что угодно без него. В этом она не очень отличается от Изольды из легенды - та тоже активно поддерживала все инициативы Тристана и была готова с ним и за ним куда угодно - в обман, так в обман, в лес, так в лес, в разлуку, так в разлуку... Вагнеровская Изольда добавила к этому списку только: в смерть, так в смерть. Для неё любовь со всем, что она может принести - высшая сила и высшая ценность:

"Во всей вселенной царит она! Жизнь и смерть подвластны ей!
Ткань плетёт из счастья и горя, все страсти будит она!
Я смертных врат дерзкой коснулась рукой... Но вот Любовь закрыла крепко их,
и в плен добычу смерти взяла, чтоб всё вершить рукой своей!
Пусть же решает, пусть направляет! Всюду за нею следом пойду я!
Да, мной пусть владеет, – во всём ей послушна буду! ".

Из этого гимна ни в малейшей степени не следует, что Изольда неразрывно связывает любовь только со смертью - может случиться и смерть, да, но и жизнь, и счастье... Если бы этот Тристан предложил ей сбежать в лес или, тем более, в родное поместье - она бы согласилась с той же готовностью, как и её прототип из легенды.

Тот факт, что идея liebestod исходит от Тристана, подчеркивает и музыка. Центральная часть дуэта - канон. "О Ночь Любви, спустись над нами и забвенье жизни дай нам..." - Тристан призывает ночь и смерть, Изольда ему вторит. В первый раз после предупреждающей реплики Брангены она ещё пытается проявить благоразумие: "Дня и Смерти единенье может наше счастье свергнуть" - она ещё нормально воспринимает смерть как врага их любви, хотя бы и на стороне разлучника "Дня". Тристан отвечает казуистическим рассуждением о том, что любовь бессмертна. Изольда опять-таки отвечает вполне здраво, что "жизнь Изольды тотчас же прекратится, когда смерть возьмёт Тристана" - на что Тристан отвечает новым каноном "Так примем Смерть мы, Смерть одну". После второй реплики Брангены Изольда, уже полностью загипнотизированная, заводит эту песню сама, самоотверженно принимая точку зрения любимого на мир, жизнь и смерть...

Любопытно, однако, что есть и другая разница между кубком Изольды и призывами к Ночи Тристана. Изольда, осознав в первом акте, что желает смерти Тристану и себе, предпринимает решительные активные действия для реализации этой идеи. Тристан, призывая смерть, занимает, тем не менее, малодушно пассивную позицию - он просто "опускает руки" и фигурально и даже, в схватке с Мелотом, буквально, в надежде, что желанная смерть случится как-нибудь сама собой. По сути, для него "смерть" уже случилась в конце первого акта - именно тогда, выпив яд, умер настоящий Тристан, боец, герой и победитель. То, что осталось, медленно агонизирует на протяжении остальных двух актов - опять таки сначала фигурально, а в третьем акте и буквально.

Его поддерживает на плаву только любовь - неконтролируемое счастье быть с Изольдой или, хотя бы, ждать Изольду, - из чего, между прочим, следует, что любовь - чувство объективно жизнеутверждающее. В начале сюжета любовь боролась в нем с самоубийственной гордыней - и победила. Беда в том, что гордыня представляла собой стержень личности Тристана, и, в разрушении, превратилась в его искаженном "посмертном" сознании в отрицание жизни вообще. И схватки с этой "пятой колонной" любовь не перенесла: в тот момент, когда Изольда прибыла и надежда на спасение жизни стала реальной, воля к смерти победила и Тристан, наконец, сделал решительный шаг - сорвал повязки...

Он так стремился к liebestod - а умер от потери крови, от раны, в конечном счете от отказа от борьбы. А от любви умерла Изольда, честно верная до смерти. Какой знакомый, какой узнаваемо вагнеровский образ - бесконечно привлекательный, высокомерный и порочный герой, тайно подточенный внутренней слабостью и увлекающий за собой в своем падении самоотверженно любящих его... В рамках вагнеровского творчества - ступень (или, скорее, виток) на пути от Голландца к Вотану.

Но вряд ли кто-то способен, слушая оперу "Тристан и Изольда", полностью отрешиться от гигантского культурного контекста - возможно, и сам Вагнер был на это не способен, даже если и хотел. Тристан, которого мы слышим в его музыке - никогда не только вагнеровский герой, он овеян духом древних легенд и обаянием мифа - и потому всегда глубже, сложнее и привлекательнее, чем можно рационально объяснить.

Я так и не успела написать

Я так и не успела написать свое обещанное "эссе" до окончания опроса по "Тристану и Изольде". Но лучше поздно, чем никогда - пусть теперь послужит затравкой к дискуссиям о Вотане :-)

Могу себе представить, что

Могу себе представить, что это будет за дискуссия о Вотане, если затравкой к ней послужит эссе, в котором Тристан на голубом глазу приравнивается к Дон Жуану.... )) Притом, что проблема последнего была в том, что он не мог полюбить, а проблема Тристана - ровно в противоположном...
На самом деле я не готова возвращаться к той дискуссии и по второму разу излагать свои аргументы. Хочу только отметить два момента.

1. После того, как Изольда не стала убивать безоружного Тристана, он - вот тут я вынуждена повториться - не клялся ей в любви и верности. Он клялся ей в благодарности и верности в значении "лояльности". Что, кстати говоря, вполне доходчиво объясняет Брангена, отвечая своей госпоже, что он же как раз и доказал эту благодарность, высватав ей такого хорошего мужа, как Марк. В любви никто никому не объяснялся, о ней наверняка не было сказано даже слова! Вы утверждаете, что Тристан якобы знал о чувствах Изольды и из каких-то садомазохистских побуждений решил задеть и её, и себя побольнее. Любовь бывает иногда войной между мужчиной и женщиной, я не спорю, особенно поначалу и особенно когда ОБА они такие гордецы. Но внешне-то для Тристана ситуация представала тогда вообще в другой плоскости: как Тантрис он был Изольде, похоже, мил, однако с Тристаном она стала вести себя иначе. Это было неизбежно и логично, но, наверное, немножко и обидно. Изольда и сама не могла тогда разобраться в своих чувствах, они были слишком сложны и запутаны, так что это надо было быть даже не искушённым Дон Жуаном, а Дон Жуаном в квадрате, чтобы однозначно разглядеть за её напрягами и странностями любовь.

2. Тристан и Изольда умерли, в сущности говоря, одинаково - именно так, как договорились - отказавшись жить, отказавшись бороться за жизнь, пойдя против природного закона (только у Тристана это, к слову, вышло сюжетно убедительнее, чем у Изольды, за которую по Вагнеру не раз проезжались всякие критики - но бог с ними, с критиками, мы ведь в Liebestod Изольды верим, правильно?) Я не готова сейчас писать эссе на эту тему, извините )) - в конце концов Шопенгауэр, Ницше и Ясперс высказались по этому вопросу значительно полнее и лучше, чем это могла бы пересказать я - вот их и читайте. Я же хочу сказать немножко о другом, а именно - о красоте. Конкретно - о красоте "привносимой", то есть той, которая создаётся "высшими" классами и, как правило, всегда является вызовом простому природному закону выживания и походом против него. Высаживание красивых растений хоть в оранжерее, хоть у себя на подоконнике в том климате, где им не положено расти - это вызов законам природы, идеал стройной женщины с длинными ногами - вызов законам природы, потому что для исполнения своей главной функции ей лучше быть приземистой, ширококостной и лучше кривоногой. Умные книги, сложная музыка, нестандартные идеи - всё это противоречит природному закону, потому что слишком тренирует мозг, в то время как для выживания рода и вида мозги нужны самые средние, не отвлекающие от энергичного социального подгребания под себя и активного размножения. Но всё это - книги, музыка, цветы, идеи, идеал прекрасной дамы (или прекрасного кавалера) - красиво. И всё это создали одержимые гордыней люди, которые в той или иной области сознательно шли против закона природы.

Если считать, что внутренним стержнем Тристана была гордыня, как Вы утверждаете, то он, отказавшись в этой своей гордыне от борьбы за жизнь, явил, помимо нестандартных умственных способностей, ещё дерзновенный дух и недюжинную смелость. Все разговоры о слабости, трусости, дезертирстве в подобных случаях, имхо, ведутся именно в пользу общественно-одобряемой трусости (именуемой также законом самосохранения, адаптируемостью, приспособляемостью и т.п.), а также в целом в пользу общества-государства и согласных с его главенством граждан, которые вне его себя не мыслят и, соответственно, не способны оценить экзистенциальной духовной отваги у других ("никто не может видеть выше себя" - и дальше, что здесь более уместно, тоже). И занимаются эти граждане в данном вопросе исключительно социально-полезной проповедью несвободы человека и распространением собственного страха перед смертью (а это, между прочим, совсем не то, что любовь к жизни - ведь подавляющее большинство людей своих детей, например, учить безоглядной любви к жизни ни за что не стало бы, а вот страху - в обязательном порядке). К слову, такая мораль иерархической несвободы - изобретение на 90% христианское, около 10 веков его деятелям понадобилось, чтобы заменить у людей в головах белое на серое, то есть свободу и достоинство на некую абсолютную ценность человеческой жизни в связи с её божественной природой. Нынешние так называемые светские общества и государства просто вывеску "божественности" немного подзатёрли, а от иерархии несвободы они отказываться, естественно, не рвутся.

Возвращаясь непосредственно к нашему герою - если охранительную стадность отставить и рассматривать только реально значимых любящих людей, то выбрать между Изольдой и Марком Тристану нужно было в любом случае - и он это сделал, после чего вопрос о дезертирстве по отношению к Марку уже не стоял. Осталась лишь Изольда, по отношению к которой Тристан в конце второго акта продемонстрировал не трусость и слабость, а наоборот, смелость, фантастическую силу воли, любовь и полное доверие, когда подставился Мелоту первым. Не буду тоже углубляться в эту тему, в данном случае побочную, скажу лишь, что я это редкое в людях качество, смелость, весьма ценю. И никаких древних овевающих легенд для Тристана мне не надо - для меня он, напротив, пусть редкостный, но совершенно современный персонаж, и для восприятия истории достаточно того, какой Тристан есть, и вагнеровской музыки.

Вам кажется, что в эпизоде с Морольдом этот молодой человек был недостаточно благороден - не стану спорить, хотя ничего из ряда вон выходящего его поступок по тем временам не представлял и все его соотечественники оценили его жест как правильный (да в сущности, и Изольда оценила это не так, как сочла нужным произнести вслух, убивать Тристана она никогда не хотела, ей желательна была совсем другая победа над ним - но это опять-таки отдельная тема). Так или иначе, всё это было "до", а "после" началась совсем другая история - не о жизнеутверждающей любви, но о красоте, побеждающей смерть. Таких историй очень немного, и они, естественно, не предназначены для всеобщего употребления. Возможно, с точки зрения природного закона они вообще предназначены для "отбраковки нестандартного биологического материала", типа Людвига Баварского. Возможно, наоборот - чтобы люди, желающие думать, имели повод начать это делать и составили необходимую оппозицию позитивно-опасливому большинству. Или, возможно, ещё за чем-то, я не знаю точно - действительно не знаю, для чего они нужны и почему удерживаются в коллективной памяти несмотря ни на что, знаю только, что мне они нужны и ещё что у меня любимый акт "Тристана" - третий. И что-то как-то сразу он у меня с "криминальным Дон Жуаном" не вяжется - просто немного не тот масштаб ))

Отличное эссе

С большим удовольствием прочла Ваше эссе и вполне согласна с Вашей аргументацией.

Вот здесь, кстати,

то начало обсуждения, на которое мы дружно ссылаемся. С трудом нашла, перечитать уже нет сил, хотя, наверное, все позиции чуть изменились за это время.

голова

По поводу эпизода с головой Морольда: действительно, не вяжется подобная кровожадность с тем образом Тристана, который мы наблюдаем всю драму. Но вдруг подумалось: возможно, Вагнер вписал это в либретто не для того, чтобы добавить герою жестокости, а чтобы придать больше оснований силе гнева Изольды. Тело побежденного жениха - само по себе ужас и позор. А тут еще и "расчлененка". Возможно, Вагнер не учел это несоответствие или отдал приоритет обоснованию ярости героини (хотя это и не главная причина ярости).
Еще мысли, в порядке смелых предположений: Морольд с Тристаном бились вдали от всех, в результате Тристан был тяжело ранен. И осознал, что дотащить тело (в полном бойцовском снаряжении, к тому же) до лодки, уложить его там с почетом и еще и оттолкнуть с достаточной силой от берега не сможет. Вот и был вынужден отправить только голову. А потом уже приплыли его люди, они и погребли останки.

Слушайте, точно,

это же типичный казус "зимней кости" - не мог он дотащить всё это туловище, потому и взял только голову. Не совсем понятно, кому он вообще хотел эту голову отправить - ирландцам или своим, чтобы его самого побыстрее нашли (я думаю, что второе), но это не главный вопрос. Так или иначе, в те времена с головами так поступали многие, и, если подумать, это совершенно понятно и единственно верно. Даже если ты не тяжело ранен, тащить с собой мёртвое тело - предположим, даже уважаемого врага, предположим, даже на коне, и, предположим, даже всего полдня - нереально. Во-первых, конь на такое не подписывался. Во-вторых, это просто опасно при наличии ран. В-третьих, никакого почёта в том, чтобы доставить это скрюченное с торчащими руками, уже окаменевшее нечто - как раз нет. Когда была возможность для доказательства победы взять что-то личное, однозначно принадлежавшее погибшему деятелю, так тоже часто поступали. Но у Морольда ничего такого могло просто не быть - тогда взять для доказательства его голову было именно самым нормальным и общепринятым выходом. А Тристан, тем более, был-таки тяжело ранен - и да, никаких своих вокруг него в тот момент и близко не было, иначе они бы ему и помогли.

Спрашивается, почему мы так долго безуспешно ходили вокруг этого, как будто не такого-то и запрятанного факта? Ну, для начала, потому что некто гениальный чрезвычайно пропедалировал реакцию Изольды на эту голову. Из чего уже мы заключили, что она отреагировала бы на это подобно нам, никогда прежде таких посылок не видевших. Но любая Изольда того времени их видела или, по крайней мере, знала, что это нормальный порядок уведомления о победе, безо всякого издевательства. Её возмущение и задетая гордыня на самом деле были связаны только с самим фактом поражения Морольда, с тем, что её сторона проиграла. Курвенал (будучи устами опять же кого-то гениального) очень ловко увязывает посылку головы Морольда с посылом ирландцам идти лесом. Типа, хотели дани - а вот же получите! Это действительно эффектно - и как текст, и как трюк - и это действует, всё путается у нас в головах окончательно, как и хотел автор. А у ценителей легенд и сказаний, в которых ланселоты просто побеждают и никогда не стоят потом перед развороченной кучей мяса, решая, что с ней делать, оно, конечно, путается ещё ловчее всех остальных.

Я так понимаю, что Рихард Вагнер просто не рассчитал всё же немножко в этой истории распределение эффектов. Либо - вариант № 2 - люди 150 лет назад были в этом отношении намного более адекватны, чем мы. Им бы не пришло в голову в таком сюжете говорить о неблагородстве Тристана, они представляли себе всё это намного более живо и некартонно.

Времена и нравы

Мне представляется, что в 19м веке отношение к подобным воинским традициям было схоже с нашим. То есть все знают, что это было в порядке вещей, но все равно как-то не по себе.
Интесный момент, учитывая, что вскоре по ходу действия все эти обстоятельства и бытовые подробности становятся неважными, про предысторию уже не думаешь, а легенда все равно воспринимается по-другому.
А вообще интересный вопрос, насколько оперы Вагнера оказались зависимы от времени написания, хотя бы на основе нынешнего восприятия. Не знаю насчет Тристана, но отношение к Зигфриду сейчас более неоднозначное.

Ответ

по Зигфриду тут.