Русской публике был предначертан долгий путь к знакомству с тетралогией Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга». В феврале 1863 года во время гастролей в городе на Неве Вагнер исполнил для публики фрагменты ещё не оконченного «Кольца». Композитор пытался убедить Великую княгиню Елену Павловну профинансировать завершение и постановку тетралогии, он даже читал ей по вечерам либретто своего произведения в гостиной Михайловского дворца. Не откажись Елена Павловна от предложения Вагнера, родиной «Кольца» вполне мог бы стать Санкт-Петербург. Маэстро не слишком долго переживал из-за отказа княгини: вскоре благородную миссию спонсора принял на себя баварский король Людвиг II, он же выделил средства на постройку вагнеровского театра в Байройте, где в 1876 году тетралогия была впервые представлена публике.

«Воссоединение на берегах Даугавы» – рассказ о становлении в 1837 – 1839 годах в Риге характера тогда еще молодого, а теперь всемирно известного композитора Рихарда Вагнера. В моем повествовании переплелись семейные драма и счастье; тяжелый быт и муки творчества начинающего маэстро, его безграничный талант, целеустремленность и огромная сила воли, благодаря которым Вагнер навсегда останется на вершине мирового музыкального олимпа.

Посвящается 180-летию со дня вступления Рихарда Вагнера в должность капельмейстера Немецкого театра в Риге в августе 1837 года.

К 155-летию гастролей Рихарда Вагнера в Санкт-Петербурге

Морозный февраль 1863 года. Невысокого роста немец в берете, укутанный в поношенную шубу, прибыл в Санкт-Петербург с мечтой поразить публику своей музыкой и встретиться с «самой милой и приятной княгиней, которую когда-либо знал». Как сложилась бы судьба Рихарда Вагнера, будь тогда русская княгиня более благосклонна к великому композитору?

Отчёт по итогам опросов 2014-2015 гг. Часть 1.

ТЕХНИКА

Изначально при проведении этой серии опросов основная цель была – сравнить выбор пользователей по отдельным компонентам вагнеровских опер с предпочтениями по операм в целом и сделать на этом основании выводы о преимущественно оперном или преимущественно универсальном (по Вагнеру) характере этих предпочтений. Однако в процессе голосований и дискуссий нарисовалось ещё несколько интересных тем, связанных с особенностями восприятия наших вагерианцев. В этом мини-анализе всё будет вместе, повторять доводы за и против первоначальной постановки вопроса я не буду, при желании их можно почитать по ссылкам, как и подробные комментарии промежуточных итогов опросов.

I

Если отнять у оперы слово, представляя ее на сцене, мы получим, в сущности, вид пантомимы. В пантомиме же каждый эпизод, все движения этого эпизода (его пластические модуляции), как и жесты отдельных лиц, группировка ансамбля - точно предопределены музыкой - модификацией ее темпов, ее модуляцией, вообще - ее рисунком. В пантомиме ритмы движений, жестов и ритм группировок строго слиты с ритмом музыки; и только при достижении этой слитности ритма представляемого на сцене с ритмом музыки пантомима может считаться идеально выполненной на сцене.

Почему же оперные артисты в движениях своих и жестах не следуют с математической точностью темпу музыки - тоническоґму рисунку партитуры? Разве прибавленное пантомимным артистам пение меняет существующее в пантомиме взаимоотношение между музыкой и инсценировкой? Происходит же это, я думаю, оттого, что игру свою оперный артист создает преимущественно в плане материала, извлекаемого им не из партитуры, но из либретто.

Книга третья. С.593. М., "Наука", 1980.

Я только что упомянул о том, что в эту эпоху переживал бешеный (или буйный) период своего увлечения Вагнером. Возникло это увлечение как-то сразу и под действием тех впечатлений, которые я получил от тех спектаклей, на которых я сподобился присутствовать во время Великого поста 1889 г. в Мариинском театре, где тетралогия “Нибелунгов” исполнялась полностью первоклассными немецкими артистами в составе антрепризы Неймана и под управлением первоклассного дирижера Карла Мука. Нейман ручался, что его спектакли в точности воспроизводят байрейтские постановки, еще самим Вагнером установленные, и эта верность Байрейту сказывалась даже в том, что начало каждого действия возвещалось фанфарами со сцены и в фойе и что театр погружался в темноту перед тем, чтобы раздвинулся занавес, а опоздавших в зрительный зал не пускали. Эти новшества возбуждали едва ли не больше толков, нежели самые представления в целом.